— Ну так что, конфликт исчерпан, а?
— Ох, Иван Викторович. Вот иной раз думаю, что не имею я права морального быть секретарем парткома. Нет во мне требовательного отношения к поступкам директора. Жесткости недостает. Мучаюсь вот сам от этого, а что изменишь?
— Слушай, а почему ты считаешь, что секретарь парткома должен быть с директором именно в контрольных отношениях? Почему мы не можем быть с тобой единомышленниками?
И в самом деле, что это он заладил про контрольные функции, про претензии и требовательность? Ведь любой человек вокруг знает о совершенном на заводе повороте, о роли Туранова в этом повороте. И о планах директора никто больше не знает, чем он, Станислав Любшин, партийный секретарь. Неужто все ему будет заслонять та самая троллейбусная фраза, сказанная неумным человеком?
Они расстались совсем по-дружески, и Туранов несколько минут сидел в кресле, прикрыв глаза и пытаясь сосредоточиться. В последние месяцы с ним что-то не ладилось. Сжимало сердце, быстро уставал. Сваливал это на то, что два последних года не отдыхал. Так уж вышло. А пора бы не откладывать отдых, вон уже и среди ровесников пули посвистывают. Гена Земляков в машине умер, после заседания в обкоме. Прикорнул на сиденье, шофер старался потише ехать, чтоб не разбудить. Привез к дому, окликнул, а он уже остыл. А по возрасту на полгода старше Туранова был. Всего на полгода.
Надо б домой, собираться. Позвонил жене насчет чемодана.
— Опять?
Только и спросила. Умница. Считает Туранов себя принадлежащим не к такой уж многочисленной категории людей, кому повезло с женами. Влюбился в Валю еще в студенчестве, и с той поры не знает в мире ни одной женщины, которая могла бы заменить ее. С ней рука об руку прошел все трудные годы, на ее поддержку рассчитывал в сложные дни. И не ошибался, рассчитывая. Сына и дочь вырастили. Хорошие ребята, вот и внучка есть. Деду забава и забота.
Чего это он о делах семейных? А-а, насчет чемодана звонил Вале.
Вышел в приемную, оттуда на лестницу. Навстречу шел Касмыков. Столкнулись, считай, на лестничной площадке.
— Здравствуйте, Василий Иванович.
— Здравствуйте.
Глядит с прищуром, будто никак не вымолвит слова: «Уж я-то тебя насквозь вижу. Цену тебе знаю».
— Как здоровье?
— А что с нашим здоровьем? Я теперь, Иван Викторович, понимаю, почему вы меня из кабинета-то выставили. Оказывается, вы с Бутенко старые дружки, так сказать, одним миром мазаны. А я-то, дурной, полагал, что вы со свежим ветром пришли. Теперь разглядел. Ну ничего, скоро товарищи разберутся.
И прошествовал мимо с видом превосходства.
Странный человек. И надо б рассердиться, да не хочется. Может, больной? Да нет, не похоже. Ладно, все это чепуха. Пусть скрипит, пусть жалуется. Туранову от людей прятать нечего.
В машине сказал водителю:
— Ну вот что, тезка, нынче вечером едем в Южновск. Домашних предупреди, командировку возьми, бензином заправься как следует. Как ты думаешь, трасса сейчас ничего?
— Днем бы лучше, Иван Викторович.
— Днем лучше, да со временем не так. Лишний день теряем. Нам поначалу в Днепропетровск, а уж затем в Южновск. И так потеря времени. Ты уж, Иван Алексеевич, прости. Надо в ночь ехать.
— Надо так надо, — коротко сказал водитель, и Туранов успокоенно прикрыл глаза: нет, с молодыми сложнее. Старая гвардия знает дело и лишних вопросов не задает. Для того чтобы человек, как высший логический закон, научился понимать слово «надо!», он должен прожить на земле не менее тридцати лет; это был непреложный закон, который вывел сам Туранов и за который готов был сражаться с любым философом. Иван Алексеевич был как раз тем человеком, которому можно было доверить любое дело и всегда знать, что оно будет неуклонно исполнено.
Туранов понимал, что поездка будет не из простых, что Коваленко — калач тертый и уж наверняка у него есть самые убедительные доводы, но «Тяжмашу» нужны трубы, и Туранов их добудет.
У него уже была цель, и остальное его мало заботило: и дорога к Днепропетровску в зимнее время, и бессонная ночь водителя, и препоны, которые могут возникнуть на длинном пути. Все это было за пределами его мышления, это касалось других, исполнения уже ими своего долга. Его думы строились на том моменте, когда машина остановится в Днепропетровске у здания министерства. Именно отсюда начнется его борьба.
Может, и будет время, когда директору не понадобится самому ездить по снабженческим делам. Наверное, наступит когда-то такое. А на его век хватит, кроме всего положенного директору, еще и забот о репертуаре «агитбригады» и о ее составе. Вот и пришло время самому войти в ее ряды. Дебют, так сказать.