— Слушаю, Иван Викторович.
Туранов не спешил. Трудно было начинать разговор с заранее определенной целью, но судьба Дадонова как заместителя директора была решена еще в Москве. В беседе с Турановым министр сказал:
— У нас всегда были сомнения в отношении Дадонова, но Бутенко настаивал на том, что он на месте. Поэтому коллегия в своем решении оговорила одновременное освобождение и Бутенко и Дадонова. Человек постоянно занят только одним: корректировкой планов. Как только приезжает — сразу доводы выкладывает: план завышен, физически невозможно с ним справиться. И преуспевал в этом: в течение года заводу дважды корректировали план в сторону уменьшения. Это не дело.
Иван Викторович понимал, что слухи о грядущих неприятностях Дадонов уже мог получить из министерских кругов. Честно говоря, рассчитывал на это. В свое время, приехав в министерство, он уже знал, что готовится его освобождение, и у него было время, чтобы встретить эту весть внешне спокойно. И хотя он всегда был беспощаден к тем, кто занимал место, не принадлежащее ему по таланту и достоинствам, и решал, как правило, их судьбу без малейшей доли сострадания, все ж он знал цену той минуты, которая обязательно следует за сообщением.
— Вот что, Борис Иванович. Не буду морочить тебе голову. Я позвал тебя для того, чтобы сообщить: ты не будешь работать моим заместителем. Я могу помочь тебе лишь одним: избавить от снятия с поста. Можешь написать заявление.
Дадонов мужественно встретил удар. Он только побледнел и вцепился пальцами в ручку кресла. На лбу выступил пот.
— На что я могу рассчитывать? — Он спросил это после длинной и трудной паузы.
Туранов понял, Что имелось в виду.
— Ты можешь рассчитывать на то, с чего все начиналось. Возвращайся в одиннадцатый, там вакантно место заместителя начальника цеха.
Дадонов наконец поднял на Туранова глаза:
— Но ведь… у меня опыт. Были ошибки, но я могу их исправить.
— Если ты хочешь остаться на заводе — ты пойдешь в одиннадцатый цех. С тобой сыграли плохую шутку, Дадонов. Тебе позволили поверить в то, что ты можешь больше, чем есть на самом деле. Инженер ты приличный, и если окажется, что ты можешь что-либо, я не буду помнить твоего неудачного опыта. Но только докажи делом, а не дипломатией, что ты можешь что-то. Забудь о том, что чины и кресла добываются чем-либо иным, кроме горба. Вот тебе мой совет, если хочешь…
Дадонов взял со стола лист бумаги, написал несколько строк, протянул ее Ивану Викторовичу:
— Кому я должен сдавать дела?
— Я скажу тебе завтра. А сейчас иди и думай. Я советую тебе остаться на заводе. Ты ж работяга. Я помню твои первые шаги. А испортили тебя плохие советчики.
— Мне не хотелось бы уходить с завода… — Дадонов ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, — вам понять это трудно, вы видите все из директорского кресла. А я здесь начинал мальчишкой после института. Это как первая любовь, когда видишь все: и недостатки, и плохой характер, а сердце постоянно. Может быть, какой-либо отдел, Иван Викторович?
— Нет. Есть один вариант, Дадонов. Одиннадцатый цех. Завтра утром я допишу еще одну строку в твоем заявлении. Что будет в этой строке, ты мне скажешь завтра утром, в восемь ноль-ноль.
— Я понимаю, — Дадонов не знал, куда девать руки, — я все понимаю, Иван Викторович. И, поверьте, дело не в кресле. Просто трудно возвращаться именно туда, откуда начинал. Психологически.
— Ты ж мужик, Борис Иванович. Брось ты эти нюансы. Не по тебе они. Считай, что исправляешь ошибку. И слово тебе даю, хоть и не по моему характеру твои привычки и лично я к тебе не по-дружески… так уж вышло, но если будешь тянуть — первая же вакансия начальника цеха будет за тобой. Я за дело болею, а не по личным рассуждениям. А вырастешь, вдруг все в тебе ошиблись: и коллеги, и на заводе, что ж — вернешься в свой кабинет. Иди.
Только начинался первый директорский день.
3
— Я, между прочим, тоже живой человек. — Куренной сидел на бревне рядом с запыленным газиком, и его крупное мясистое лицо было удивительно, даже как-то непривычно разобиженным. — Я, между прочим, готов хоть сейчас в рядовые агрономы перейти. Мне это председательство вот где…
Он постучал ладонью по крепкой загорелой шее.
Николай перехватил его на повороте лесной дороги. Здесь складывали бревна после санитарных вырубок. Нерадивые возчики не хотели вывозить обрубленные ветви и сбрасывали их в овражек. От дождей в нем накапливалась вода и хвоя гнила. В этом месте всегда было сыровато, по склонам оврага облюбовали себе место поганки, захороводившись вокруг давних пней. Солнце иногда добиралось сюда сквозь густые кроны высоченных сосен, и тогда от земли прямо на глазах начинал отделяться туман. Бесформенные зыбкие куски его сплетались вместе, превращались в прерывистое облако, которое, задержавшись над верхушками кустов, медленно тянулось к небу, добиралось до верхних ветвей сосен, и вдруг солнечный луч вонзался в него, и облачко рассыпалось, оставаясь на иглах деревьев тяжелыми влажными каплями.