Эдька, как и многие в прокуратуре, знал биографию шефа. В ней было все, что казалось олицетворением минувшей эпохи: и Магнитка, и Испания, и руководство разведкой партизанского соединения в войну, а затем уже, к сорока, вечерний юридический факультет, работа рядовым следователем в российской глубинке и трудная карьера районного прокурора. Ладыгин не умел улыбаться, так казалось Эдьке, и в первые месяцы работы он не понимал, почему у этого человека столько друзей. Везде, где ни бывал Рокотов, ему обязательно говорили: «Прокофий Кузьмич? Как же… Тут вы можете быть спокойны, с таким начальником работать можно». Несколько встреч с Ладыгиным не дали подтверждения такому мнению об областном прокуроре, и Эдька уже начинал считать, что шеф для разных людей, вполне естественно, должен быть разным, но все чаще отдавал себе отчет в том, что пока единственное привлекательное в Ладыгине — это его биография. Морозов был гораздо живее, демократичнее, доступнее, что ли. К нему можно было зайти, не боясь окрика или сурового пронизывающего взгляда, он понимал слабости молодых, вероятно, потому что сам не так уж далеко ушел от их возраста. С ним было легче. Ладыгин оставался чем-то далеким, почти заоблачным, нечто похожее на памятник, на символ. Немного тревожило Рокотова то, что такие люди, как Антон Матвеевич Нижников, предпочитали иметь дело с Ладыгиным, обходя Морозова. Этого пока что Рокотов понять не мог, относя все за счет возрастных особенностей Антона Матвеевича, ведь любому понятно, что старика обязательно тянет общаться с ровесниками, с такими же стариками. Однако довод этот был не совсем безупречным и принимался в качестве временного, предполагавшего дальнейшее осмысление поступков и Ладыгина, и Морозова.
— Та-ак, — сказал Ладыгин и тяжело завозился в кресле, — а вы, молодой человек… — Он глянул на Эдьку, как показалось Рокотову, даже с любопытством, испытующе: а ну, что ты можешь, что думаешь? Во всяком случае, так показалось Эдьке, а рассуждать времени не было, потому что Ладыгин не любил повторять вопрос дважды, уж это знали все в прокуратуре. Когда Рокотов с Морозовым шли по длинному коридору к шефу, Геннадий Юрьевич сказал: «Ну, Эдуард Николаевич, наконец завершим эту чертову канитель… Теперь есть все основания списать это дело. Как полагаете?»
Вопрос был не случайным, это Эдька понял сразу же, но отвечать уже было некогда: они входили в кабинет прокурора.
— Мое мнение таково… Я считаю, что дело закрывать не следует.
— Та-ак, — Ладыгин сцепил длинные желтые пальцы над лежащей перед ним папкой. Лицо его было неподвижным. — Ну, так, может быть, поясните, по каким причинам у вас такое мнение?
— Я полагаю, что концы этой аферы надо искать в Новинске.
Морозов вздохнул, зашелестел бумагами:
— У нас сложное положение и без Новинска. Люди загружены до предела. На мой взгляд, если Эдуард Николаевич настаивает, можно переслать материалы нашим коллегам в Новинск. Но отвлекать силы сейчас совершенно нерационально. А потом, комбинат снял свой иск.
— Какая разница, где воруют: на нашей территории или на соседней? Есть общий государственный интерес.
Эдька выпалил это почти неожиданно для самого себя и тут же понял, что вот этих самых слов Морозов не простит ему никогда. Геннадий Юрьевич снисходительно усмехнулся и кивнул:
— Хорошо. Я снимаю свои возражения. Если моему юному коллеге очень хочется сделать себе биографию… Впрочем, позвольте заметить, Эдуард Николаевич, процесса века здесь не получится.
Ладыгин медленно прикрыл папку, протянул ее Рокотову:
— Оформляйте командировку.
У себя в кабинете Эдька с тоской подумал о том, что у него есть премиленькое свойство создавать недругов на ровном месте. Морозов принимал в нем самое живое участие: именно от него услышал Рокотов впервые похвалы в свой адрес. Можно было полагать, что в будущем он не был бы оставлен вниманием Геннадия Юрьевича — и вот на тебе. И ведь ему, Рокотову, еще неизвестно, сколько работать под руководством Морозова. А теперь радости от общения с ним будет ой как мало. Люди есть люди, и что бы мы ни говорили об общности интересов и целей, а отношения между ними всегда окрашены личностным. Тут уже ничего не поделаешь, так устроен человек, и хотя мы постоянно повторяем слово «принципиальность», никто не возьмет себе в сотрудники человека, который произвел неприятное впечатление, несмотря на то что все бумаги у него будут в самом образцовом порядке.
Все это Эдька знал очень хорошо, от мыслей этих было не совсем весело, но собираться в Новинск нужно было, и он принялся названивать в аэропорт. Самолет уходил завтра, в шесть утра, и через некоторое время Рокотов зашел к Морозову подписать все необходимые бумаги.