— Да как? Плохи дела. Лыжи вострит.
— Зря. Он бы мог и поработать еще.
— Вожжа под хвост зашла, — буркнул отец и отодвинул миску. — Всё разногласия идейные ищет с Турановым. А на мое разумение — растерялся. Ему б все потихоньку, не торопясь, как привыкли. А Туранов все с ходу требует. Крышу коровника возвели — переводи туда скот, а за падеж — спрос. Вот и крутись, доводи все недоделки, планерки собирай, ругайся с прорабом. А кому ж по субботам в баню ходить с пивком? Туранов-то по субботам все совещания здесь и собирает. Сломал распорядок.
— Кто ж будет вместо Куренного, если что?
— Полагаю, что Кулешов. Инженер главный.
— Новенький, что ли?
— Да какой уж новенький? Год работает с лишком. Хватка есть, а науку уж постигнет. Мы-то на что тут?
— Справится?
— Потянет. Работы не боится, дело знает. Да ты ешь, ешь, сейчас в баньку сходим. Я живо натоплю.
— Не могу, па… Мне на электричку. Завтра утром ехать.
— Вой как? — Лицо отца помрачнело, и Эдька понял, как долго его ждали здесь и как мало он уделяет времени родителям. Заботы, хлопоты, личная жизнь так называемая, а годы идут и, кроме него, нет у отца и матери никого. Защемило сердце от тоски и боли за них, уже далеко не молодых. Ничего лучшего не нашел, как выпалить:
— Вернусь из командировки — каждую субботу буду приезжать. Честное слово.
— Ну-ну… — Отец качнул головой, глянул на часы. — Тогда собираться тебе пора. Электричка последняя теперь не в одиннадцать, а десять двадцать три. Собери, мать, ему сальца, колбаски домашней… Небось на городских харчах не дюже…
Он ушел в соседнюю комнату и долго кашлял там.
Распрощались торопливо. Уже сидя в вагоне электрички, Эдька мысленно снова прошелся по разговору с отцом. Стало как-то спокойнее, как бывало в детстве, когда после драки с одноклассником докладывал о причинах ее возникновения отцу. «Сдачи давал? Нет? Тогда что? Анну Алексеевну за спиной хромой дурой назвал? Молодец! За это стоит подлецов бить. Одобряю!» И после таких слов Эдька уже спокойно шел на педсовет, молчал там о причинах драки, потому что за спиной было одобрение отца. И его уже мало волновало то, станет ли известно когда-либо педагогам, решившим выставить ему в четверти «тройку» по поведению, подлинная причина драки. Он уважал себя за то, что молчит и не оправдывается, потому что прав. И это высшее ощущение правоты осталось у него через годы, не глядя на все пинки, которые получил за это время.
Едва открыл дверь в свое жилье, надрывно заголосил телефон. Как был в одежде, шагнул к аппарату, взял трубку.
— Эдуард Николаевич, — голос Морозова был глуховатым и, как показалось Рокотову, встревоженным, — Эдуард Николаевич, я прошу вас завтра сдать билет и как обычно выйти на работу. Командировка в Новинск отменяется. Я звоню вам уже четвертый раз.
— Я ничего не понимаю, Геннадий Юрьевич.
— Разве я не популярно вам все объяснил? Ваша поездка в Новинск отменяется. Прошу вас сдать билет на самолет и выйти на работу. Теперь ясно?
— Не совсем. Это чье решение?
— Это мое решение, товарищ Рокотов, и с ним согласен прокурор. У вас еще есть ко мне вопросы? Нет? Прекрасно. В таком случае, пожелаю вам спокойной ночи и прошу вас к девяти часам утра быть у меня.
Трубка щелкнула, и зачастили гудки.
Вот и все. Что же произошло? Почему Ладыгин солидаризировался с Морозовым? Он не узнает это до той поры, пока не придет на работу. Но до девяти утра еще целая ночь…
19
Утром шестнадцатого февраля в приемную позвонили из министерства и сообщили, что первым рейсом на завод вылетел член коллегии Муравьев. Клавдия Карловна вошла в кабинет Туранова с этой вестью в тот момент, когда директор завода заканчивал разговор по телефону с ответственным работником обкома партии.
— Сделаем все, Николай Васильевич… Сам прослежу… Думаю, через недельку смогу доложить областному комитету партии. Спасибо, Николай Васильевич. До свиданья.
— Иван Викторович! Только что сообщили из Москвы… К нам товарищ Муравьев. Первым рейсом. Я узнавала, самолет будет через полчаса.
— Та-ак… Значит, срочно прибывает. Почему же не сообщили раньше? Вчера? Ладно, позвоните насчет машины. Встречу.
Муравьева Туранов знал давно. Как и многие в министерстве, прошел Петр Егорыч все ступени от мастера, через директорское кресло, до важного поста в министерстве. Был он характера нелегкого, немного угрюмого. Выезжал он только по спорным ситуациям, когда требовалось определиться со скрупулезной точностью, и душу из проверяемых он вытрясывал до конца, однако его выводы всегда были безукоризненно точными и честными, и поэтому приезд Муравьева обычно означал решение министерства иметь самую реальную картину происходящего на том или ином заводе.