Написал следующую фразу: «Тихончук А. Е. действительно приходил ко мне домой…» Дальше ничего не шло. Начиналось самое главное, как раз то, за что можно было получить по первое число. Но как сказать, что ничего противозаконного им, Рокотовым, сделано не было. Был факт: посещение Тихончука, а все остальное уже можно было домысливать.
Медленно набрал номер Морозова. Геннадий Юрьевич откликнулся сразу же.
— Слушаю вас, — сказал он, будто специально ждал этого звонка.
— Я не могу написать объяснительную, — сказал Рокотов.
Пауза. Потом недоуменный вопрос:
— Не понимаю. Вы что, не знаете, как это делается?
— Просто я не хочу писать объяснительную.
Снова пауза. Затем краткое:
— Зайдите ко мне!
Эдька порвал лист бумаги, на котором изобразил две мудрые фразы. Тоскливо подумал, что может сейчас получить предложение написать заявление об уходе по собственному желанию. Опять что-то не складывается в жизни. Невезучий он человек.
В приемной у Морозова Люся встревоженно глянула на него:
— Вас опять?
— Опять, Люся. Хотите совет, а? Хотите. Тогда слушайте: не идите в юристы, прежде чем не научитесь в совершенстве писать объяснительные записки. Ясно?
— Нет, совсем не ясно, Эдуард Николаевич.
Рокотов махнул рукой:
— Ладно, я пошел. — И открыл дверь кабинета Морозова.
Геннадий Юрьевич стоял у окна. Яркое солнце расчертило линолеумный пол. Раньше времени ожившая муха сонно ползала по ковровой дорожке. Морозов дождался, пока Эдька сел в кресло, спросил, не поворачиваясь:
— Ну, так что там у вас?
— Я не буду писать объяснительную.
В случаях, когда ему возражали, Морозов всегда взрывался. Теперь же молча стоял спиной к Рокотову.
— Весна скоро, а, Эдуард Николаевич. Все в природе логично до беспощадности. Вы об этом когда-либо думали?
— Н-не приходилось…
— А зря. Логика для юриста, пожалуй, главное. Логика и честность. Вот что, Эдуард Николаевич, идите-ка вы домой. Да-да, прямо сейчас. Я вас отпускаю. Идите и поразмышляйте. Иной раз совсем не вредно поразмышлять о сравнимых и несравнимых вещах. Я вас понимаю… Вам не хочется впутывать в грязное дело имя близкого вам человека. И все ж идите и подумайте. В данном случае речь идет о профессиональном отношении к делу. О вашей работе, прежде всего. До завтра, Эдуард Николаевич.
Рокотов вышел из кабинета Морозова немного удивленный. Уж такого поворота событий он себе никак не представлял. Чудеса. Вышел на улицу, постоял немного и подался в столовую. За тарелкой борща размышлял о том, что бумагу писать все равно придется. Потом сел в троллейбус, доехал до железнодорожного вокзала, побродил по перрону. Поезда появлялись с промежутком в десять — пятнадцать минут, выплескивали на платформы спешащих, суетящихся людей и уходили, освобождая место для следующих. Круговорот людей и событий не прекращался ни на мгновенье. Захотелось тоже сесть в какой-либо из вагонов, получить от проводника постельное белье и уединиться от мира на второй полке, оставив здесь, на перроне, все свои заботы и нерешенные проблемы. Мечты.
Купил в киоске газеты, сунул их в карман, пошел домой.
До вечера валялся на диване. Делать ничего не хотелось, даже пол протереть мокрой тряпкой. Третий день не убирал. Пыль везде. Он знал точно, что писать этой бумаги не будет. Значит, вручат ему обходной и прости-прощай обустроенная жизнь. Ему брошено серьезное обвинение, да еще с подтекстом. Начальство ждет объяснения. Этого объяснения не будет. Тогда только один выход. Один-единственный: востриться на дорогу. Ясно, что здесь он не останется.
Почему-то стало жаль самого себя. Только ведь нашел то, что нужно. Нравится работа, нравится город, нравится все.
Он всегда чувствовал, когда им тяготятся. Задолго до того, как ему это соберутся продемонстрировать. Так было с Надей. Он дважды позвонил ей в течение недели, и оба раза разговор с ней ему не нравился. Она избегала с ним встречаться, хотя и пыталась всячески скрыть это. И он перестал звонить. Месяц минул с той поры. Поначалу было горько, а теперь вот стал успокаиваться. Привычное положение: сам-перст, как говорили наши мудрые предки.
До хоккея по телевизору оставалось еще около часа. Можно было успеть принять душ. Он включил горячую воду, снял ботинки, стал искать шлепанцы.
И в этот момент тренькнул звонок. Почему-то показалось ему, что это должен быть отец. Разговор у них был сложный, и батянька, наверное, примчался успокоить его. Босиком, держа в обеих руках по ботинку, он открыл дверь.
Это была Надя.