22
Куренной зашел в кабинет к Туранову после шести вечера. Только что пригнал «уазик» из дальней бригады, где два дня назад распорядился бросить все силы на ремонт коровника. Проведав село сегодня, обнаружил на коровнике тишину и полное безлюдье, зато вся техника была занята под вывозкой навоза, а люди — на его погрузке. Напуганный бригадир сообщил, что вчера утром приехал директор завода и приказал выполнять его распоряжение. Куренной чертыхнулся, нащупал в кармане давно написанное заявление и полез в машину. Гнал по самой короткой дороге, напрямик через поля, накручивая себя из последних сил, вспоминая дальних и близких родственников директора завода, который так демонстративно вмешивается в его распоряжения, подрывая таким образом и без того уже не очень крепкий авторитет Куренного. Складывалось не совсем красиво: вот он, Куренной, проработал в колхозе столько лет и всегда говорил, что из этого хозяйства ни черта не выжмешь, а пришел Туранов — и на тебе, цирковые фокусы вроде показывает. Полтора месяца — и новая ферма, еще месяц — и телятник красуется. Наклепал целую улицу домов в двух уровнях, с гаражами и надворными постройками. Водопровод потянул. Как в сказке. А сказки-то и не было. Ему с его миллионами да с пятнадцатитысячным коллективом, когда каждый из двадцати с лишним цехов обязали ежедневно давать рабочих на подсобное хозяйство, ему все это — семечки. А вот ты с двумя сотнями дедов да бабок на несколько сел спроворь эти самые чудеса. Попробуй. И никто даже не попробует сравнить возможности Куренного до передачи хозяйства заводу и возможности Туранова. Все говорят одно и то ж: «Гляди как Туранов развернулся. Гляди как дело наладил».
Для себя он, Куренной, уже давно все определил. Только с действиями не торопился пока. Возил заявление в кармане, соображая, что отдать его Туранову никогда не поздно, а время горячее, без него, без старого председателя, накануне весны могут дров наломать. Решил выждать, когда посвободнее станет, и тогда уж бухнуть директору завода на стол заявление. Да вот получилось, что Туранов роздыху не дает, чуть ли не каждым своим поступком вроде бы намекает: уходи, не тяни время. Видать, придется выкладывать бумагу нынче.
Иван Викторович сидел за столом, водрузив на нос очки, и при свете настольной лампы разглядывал какую-то сводку. Куренной впервые увидал его в очках и изумился тому, как меняют они человеческое лицо. Гляделся Туранов в данный момент не грозным узурпатором, а славным, чуток даже беспомощным, стареющим уже человеком и от этого даже малость виноватым, что ли. Копна седых волос наискосок через лоб усиливала это впечатление. Только руки оставались прежними: сильными, уверенными.
— Садись, — сказал Туранов и кивнул на кресло у стола. — Если не возражаешь, я с минутку еще займусь этой самой бумагой. Подписать нужно, а, как ты понимаешь, для этого нужно хотя бы знать, что ты подписываешь.
«Шутит, — подумал с неприязнью Куренной, — глупо шутит, а я должен улыбаться… Нет уж, черта с два дождешься».
Прекрасно понимал, что все подобные мысли — сплошное ребячество и в сорок лет таким самоутешением заниматься смешно, но уж больно хотелось, чтоб Туранов до того самого момента, когда он, Куренной, выложит перед ним заявление, почувствовал, что председатель тоже имеет и гордость свою, и достоинство.
Иван Викторович тяжело вздохнул, взял ручку, черкнул внизу каракульку-роспись. Отложил бумагу, снял очки:
— Ну, так что имеешь сообщить?
Куренной медленно полез за пазуху, вынул из внутреннего кармана заявление, разгладил его на столе и протянул Туранову. Тот прочитал, качнул головой, потянулся за ручкой. Повертел ее в пальцах, поднял глаза:
— Подумал?
— Да, — буркнул Куренной, дивясь себе: подготовил ведь длинную речь, которую хотел выдать на прощанье, чтоб прямо на «ты», без обычного подчеркивания своей подчиненности, а тут язык колом.
— Ну, с богом, — буднично промолвил Туранов и начал на уголке выписывать резолюцию, — и кого же мыслишь на свое место?
— Это уж… это уж ваша забота — кляня себя за трусость, Куренной сказал эту фразу упавшим голосом. Хотел ведь обрезать напоследок Туранова прямым и бескомпромиссным «ты», да не смог.
— Ну гляди, — Туранов говорил мирным и будничным голосом, одним махом переведя Куренного из категории подчиненных в категорию случайных знакомых, с которыми рекомендуется разговаривать совсем по-другому, потому что между ним и Турановым теперь уже нет ни проблем, ни претензий взаимных, ни обид. Будто сразу потерял Иван Викторович интерес к существованию на земле некоего Куренного Степана Андреевича, и лишь дипломатичность не позволяла ему сказать: «Ты иди, дорогой, иди… Дел у меня многовато, некогда мне с тобой разговоры разговаривать…» А ведь больше года вместе проработали, куда больше года, почти два скоро. Мог бы на прощанье найти слово доброе.