Иван Викторович на этот раз не вез с собой никаких бумаг. Только вечером, после ужина, достал записную книжку и долго записывал туда что-то. Наверняка тезисы выступления. На коллегии ведется стенограмма, и уж тут Туранов развернется. Муравьев сказал, что на коллегию будут приглашены директора всех заводов, так что у Ивана Викторовича будет солидная аудитория.
Любшина поражало спокойствие Туранова. Перед сном он так и сказал об этом директору. В номере уже было темно, и Станиславу Ивановичу не было видно выражения лица Ивана Викторовича. Но завозился на своей кровати он старательно. Потом сказал, после долгой паузы, когда Любшин уже не ждал ответа на свой вопрос:
— А я ведь снова к директорству приду, Станислав Иванович. Пусть хоть в начальники участка назначают. Пусть через десять лет, пусть опять всю лестницу заново… Не может такого быть, чтоб не использовали то, что я умею и знаю. Вот говорят, что музыканты настоящие редко рождаются там или поэты. А директора, думаешь, чаще? И те товарищи, которые судьбу мою решать завтра будут, они, ты думаешь, не понимают степень моей вины? Понимают. Вот пусть и думают и вносят куда следует свои предложения по изменению обстановки. Нельзя в срыве плана находить только одного виновного. Пусть вместе со мной отвечает и тот сукин сын, который загнал вагоны с металлом в Поворино. Ответственность свою пусть понимает. А ведь, как пить дать, спит уже себе как ангелочек и ни про что не думает. Снимут если — пойду в начальники цеха. И плевать, что будут оглядываться и вслед смеяться. Я работой всем докажу правоту. Работой. Конечно, шансов нет, что оставят в Нагорске. Пошлют в другое место. Поеду. У меня еще десяток лет есть. Вранье, что это всему конец. Не конец это. Начало это, Станислав Иванович. Уверен, что скоро по поставкам и дисциплине в этой части будет решение. И по ответственности ужесточат. Не можем мы за всех дураков и растяп государственным рублем платить. Не можешь — уходи и место свое более умному освободи. А за срыв срока сдачи ясногорского готов ответить. Свою часть вины понимаю.
Любшин за эти дни, прошедшие после отъезда из Нагорска Муравьева, сделал немало. Сходил в обком. Александр Константинович принял его сразу же.
— Натворили… — он прошелся по кабинету, сел напротив Станислава Ивановича. — Ну ладно, Туранов, это известно, человек вспышки, человек эмоций. Мог на принцип пойти. Ну а ты? Ведь мне говорили все, да и Туранов в том числе, что можно было на аврале вытянуть дело. Ну вы ж не в первый раз… Вины вашей нет, что поставки поздно пришли. Но ведь были же шансы важнейший заказ вытянуть. Вы что там, не понимаете, что значит план? Ну сделали бы комплекс, отрапортовали, а потом подняли бы вопрос у себя в министерстве. Так, мол, и так, сколько ж терпеть возможно?
— Было все это, Александр Константинович. И говорили, и писали смежникам. И агитбригады вывозили, сами знаете. Но не дело это, не дело.
— Чего ты меня агитируешь? Сам инженер, знаю, что не дело. Но если могли вытянуть, почему не сделали?
— Могли попытаться, Александр Константинович. Уже собирали сварщиков на ночлег в красные уголки, уже питание организовывали… А потом Иван Викторович сказал… Нет, вы не подумайте, я готов вместе с ним отвечать, потому что разделяю правильность его решения.
— Разделяю, разделяю… Герои. А вот снимут Туранова, что будете делать? Опять сядете в калошу? Две пятилетки хвосты собирали. Всю область подставляли. Ну Туранов, был бы я на месте, я б такого вам не позволил. Что собираешься делать?
— Поеду в Москву.
— Что толку. Звонил я министру. Настроен решительно. Вы ж его и коллегию как подставили? Человек слово давал, уверял, что поручает дело лучшему из директоров и передовому предприятию. А вы… да мне совестно его убеждать, понимаешь.
— В Центральный Комитет пойду.
— У министерства сформировавшаяся позиция. И министра, повторяю, я бы не взялся осудить. Не взялся бы, честно тебе говорю. Наломали дров, деятели.
— Я пойду вплоть до Секретариата. Считаю, что и Туранов и я, как секретарь парткома, заслуживаем наказания. Строгого наказания. Но Туранов нужен заводу как директор. Коллективу нужен. С ним только и работу почувствовали.