Туранов, по своей давней привычке примерять конечные возможности каждого разговора, на этот раз чуял почти тоску: уходили драгоценные минуты, а дела не виднелось. Но тут уж на судьбу жаловаться не приходилось: вместе с подсобным хозяйством судьба подбросила ему необходимость общаться и решать вопросы с этим хитроватым мужиком, у которого не то что не вырвешь что-либо для дела, но того и гляди, как бы не потерять свое. На широком, немного красноватом лице Сергея Семеновича не мог он прочитать абсолютно ничего, что говорило бы о склонности договориться. Небольшие карие глаза, казалось, совершенно были лишены возможности двигаться в орбите: будто взяли их вот так, установили и оставили в одном стандартном положении, немигающие, недоверчивые, словно говорящие: «Шустрый ты человек, директор, дошел до Москвы, заставил мое ближайшее начальство подчинять тебе интересы района на некоторое время, а все ж для меня ты просто человек, навязавший мне неправильное решение, и что бы то ни было, я с ним не соглашусь». А рычагов у Гришина оставалось еще предостаточно: в селах — сельсоветы, архитектура района, которая может замордовать уточнением каждого сооружения, и ничего тут не сделаешь, все по закону. Территориально все вопросы определял райисполком, который тоже, по желанию Гришина, может кое-что из замыслов Туранова подретушировать. Не будешь же за каждым пустяком бегать и жаловаться в обком, да и не тех привычек Иван Викторович.
— Слушай, Сергей Семенович, и все ж насчет недостроенных домов. Плотина почти готова, года через два начнут затопление, а куда ж мы с тобой людей поместим? Надо ж приходить к какому-то мнению.
— Тебе сколько денег дали на подсобное?
— Кое-что дали.
— Наверное, кое-что. Откуда б ты задолженности семь миллионов платил за «Рассвет». А я понимаю, по-партийному решить вопрос нужно было бы так: деньги эти Минсельхозу отдать, если они у твоего министерства лишние, и развивать тот же «Рассвет» на обычных началах, как Конституцией определено. Это было бы правильно.
— Твой «Рассвет» через пять лет вообще стал бы голым пустырем. Скажи спасибо, что спасаю его от такой судьбы, которую ему вы предопределили, хозяева, туды вас… От семи до тринадцати центнеров хлеба с гектара. Да вас судить надо за такое.
— Поговорили, — усмехнулся Гришин. — Ты вот что, положение в нашем сельском хозяйстве сам наверняка понимаешь. Если прямо сказать, запустили. Деньги нужны, строить нужно в селе… Тут, я прямо скажу, спорить с тобой не буду. Не время сейчас землю раздергивать по таким куркулям, как ты. Если миллионами ворочаешь, так, выходит, тебе все можно?
— Не я миллионами ворочаю. Пятнадцать тысяч тружеников завода ворочают. А их кормить-поить нужно. Твой район должен областной центр всем необходимым снабжать, а ты что? Вот и приходится мне самому о своих людях думать, чтоб у тебя землица не по семь центнеров давала, а по тридцать семь, а то и пятьдесят семь. Вот это дело. А если моих сил не хватит, так другие помогут. Да только, видать, не ты.
— Ругаться с тобой не хочу. — Гришин потер массивный, чисто выбритый подбородок, встал, прошелся перед Турановым, сел напротив. — Я ведь сам инженер, только дорожник… Но на селе всю жизнь. Цену хлебу знаю, так что не хвастай, что на комбайне пришлось работать и в поле знаешь, что к чему. Я хочу тебя послушать, чтобы понять: а вдруг в том, что ты говоришь, есть резон? Слушаю и согласиться не могу. Промышленность должна заниматься промышленными делами, а сельскими делами — село. Тут ты меня не собьешь. И считаю ошибкой, что ты получил в свои руки такую махину. От этого не отступлю.
— И зря. Ты глянешь, что будет в этой дыре через три — пять лет.
— Согласен. Сделаешь конфетку, тут сомнений у меня нет. А что дальше? Как это все отразится на положении дел в стране, во всех таких вот хиреющих селах? Меня вот что волнует. Ведь может появиться соблазн раскидать колхозы и совхозы таким вот как ты молодцам. К чему это приведет?
— А я вижу дело так, что дурного тут ничего нет. Всю землю ты заводам, даже если б хотел, не отдашь. Вот у нас областной центр. Мощный промышленный центр, согласись. Таких не очень много и по стране. А кому еще по силам, кроме моего завода, такая ноша? Да никому. А в области? Ну, в Рудногорске еще Куликов потянет. И все. Так что не волнуйся. А посмотри на другое. Шефы из города сколько у тебя в процентном отношении работ выполняют? Процентов тридцать, не меньше. Но как выполняют? Ты ж отрицать не будешь, что им до лампады твоя забота про уборку урожая до зернышка, до последнего початка. Их мобилизовали помочь, а в селе они иной раз видят, что помогать-то некому. Селяне по своим огородам. Я в «Рассвете» твоем насмотрелся. А раз хозяевам до урожая дела нет, так ты думаешь, у шефов интерес появится? Да у них свой план синим пламенем… А-а-а… Это не выход. И получается, что, учитывая массовость привлекаемых к сельскому хозяйству горожан и регулярность их использования в селе… получается, что директор каждого промышленного предприятия уже начинает подумывать: а не завести ли ему должность заместителя по сельскому хозяйству, да не набрать ли ему в штат механизаторов, агрономов, зоотехников, да не использовать ли ему их по надобности, когда в мае — июне по всем заводам звучит клич «На прополку становись!», а в сентябре — октябре тысячи людей вывозятся на уборку сахарной свеклы. Подумает этот самый директор раз-другой и скажет себе: уж коль так, так лучше возьму-ка я себе это самое сельскохозяйственное дело да и займусь им. Уж тогда-то я точно знать буду, что люди мои не загорать на поля едут, а работать, потому что уж я-то сам знаю цену денежек, которые плачу им, уж я-то не позволю им дуриком прокатываться за эти деньги, что выплачиваю им за сельхозпрогулки. Неправ я?