У «вертушки» стоял старик Копылов, Туранов сразу же узнал его. Когда душными бомбейскими ночами ворочался во влажной постели, вспоминая годы беспокойного своего директорствования, Копылов почти всегда присутствовал в этих воспоминаниях. Сколько помнил Туранов себя на заводе, столько времени его день начинался со стандартного копыловского: «Раненько вы нынче, Иван Викторович». Со временем это стало своеобразным ритуалом в его директорском бытии, и когда в проходной он встречал других вахтеров, день этот был чем-то хуже. Как-то, перед приездом сюда, накануне беседы у министра, он подумал о том, что Копылов, наверное, уже давно ушел с завода, а может, и вообще… Думать об этом не хотелось, только вернулся к давно посещавшей его мысли: «Уходят старики, уходят великие мастера, целое поколение, которое после войны подняло страну. Как их не хватает сейчас на многих участках, не совсем грамотных, не совсем мирных по характеру, но зато умеющих все, не отказывающихся ни от какой работы, не ссылающихся на болезни, возраст и профсоюзные запреты. Когда нужно, они делали совершенно невозможное, совершенно несбыточное для сегодняшних сверхтехнических времен. Ах как жаль, как жаль, что они уходят». Тогда же в Москве прикинул возможный возраст Копылова. Получалось совсем много, фантастически много, и надеяться на то, что старик еще на посту, не приходилось. И вот он стоял у своей «вертушки», близоруко вглядываясь в подходившего Туранова, и на лице его было спокойно, ни одного всплеска удивления, радости или чего-либо еще, что могло бы хоть как-то характеризовать его душевное состояние. «Не узнает», — подумал Туранов с грустью и тут же услышал знакомое:
— Рановато вы нынче, Иван Викторович! — И увидел подрагивающие от волнения щеки старика, сразу заслезившиеся глаза. «Ах ты ж старый артист. Каково разыграл?» — Мысль мелькнула быстрая, удивленная и радостная. Помнят. Значит, желанным приходит сюда он нынче. Желанным.
— Ну здравствуй, здравствуй, старик… Живешь-то как, Степан Григорьевич? Здоровье как?
— А как здоровье? Вот последнюю недельку дорабатываю… Говорят, пора и честь знать… Дескать, глаза не те, ошибки стал делать. Тут один шутник заместо пропуска матюк на бумаге протянул, а я его и пропустил. Мне-то на пропуска чего глядеть? Я людей в лицо знаю. Новеньких только проверяю. Смеялись тут, я-то понимаю все, засиделся. Ну вот, говорят, с почетом в нынешнюю пятницу проводят. В клубе грозились… Хорошо, что вас дождался. Вчера дежурил, нынче отдыхать надо, да с Курковым сменялся. Чуял, что через нашу дверь пойдете, не через заводоуправление. Не ошибся.
— Рад, рад тебя видеть… Ну что, поговорим как-то, а?
— А что? Я завсегда. Коли что, позовите… Я тут недалеко живу. Телефон поставили. Ходить мне некуда, так что завсегда дома буду. Секретарше скажете, минутное дело.
Во дворе липы к небу взметнулись. Садил их на субботнике, вместе со всем заводоуправлением. Сколько ж лет тому назад это было? Лет десять, не меньше. Вон какие вымахали. Где-то тут и его деревцо. Выбрал тогда самое хилое. Думал: если везучий, если может что-то, так выкарабкается растение. Потом каждый раз приглядывался. У других листочки уже через две недели образовались, а его веточка стояла голая и несчастная. Потом был ливень, и однажды он увидел на тощем маленьком прутике ослепительно-яркий побег. И на душе стало легче, будто в этом маленьком деревце заключалось тогда все его счастье. А время было нелегкое, поставщики задержались с материалами и план был на волоске, уже и из министерства звонили, и обком тревожился. Повезло все ж тогда, выкарабкались. На честном слове и на одном крыле, как любят говорить летчики.
Вот механический. С него когда-то, лет тридцать назад, начинался завод. По сравнению с соседями выглядит совсем невзрачным. Именно здесь прошла первую закалку заводская гвардия. Бывшие токари, слесари, фрезеровщики ушли отсюда мастерами, а то и инженерами. Теперь во всем городе директора промышленных предприятий, в основном с «Тяжмаша». Альма-матер, питомник всех руководящих кадров областной промышленности.