— Вот ты какой! — шепотком, с горестным удивлением заключила Геля. — Открылся…
Она догадалась, что Борис перестал ее стесняться не спьяна, а лишь потому, что теперь уверен в полной своей власти над нею. «Негодяй, ты думаешь, связал меня по рукам и ногам? — с негодованием подумала Геля. — Врешь, меня не связать!» С этой мыслью она спрыгнула с кровати и заговорила, уже не боясь разбудить соседей:
— Ну, вот что, теперь меня слушай. Я тебя не знала, но и ты меня не знаешь. И ты ошибся. Ты надеялся, что я весь век буду раскрывать перед тобой рот, как скворчонок в скворешне? Нет, я всегда жила своим умом — своим и буду жить! Обойдусь без твоего! Далеко заведет!
Увидев, что она собирается уходить, Белявский встал перед дверью, загораживая ей путь.
— Одумайся…
— Я уже одумалась, хотя и поздно.
— А поздно — не горячись.
— Пусти! — потребовала Геля, отбрасывая его руки.
— Ладно, иди, — согласился Белявский. — Но помни: ты моя жена, и я никому тебя не отдам! Как хочешь осуждай — не отдам! И не думай, что это пустые слова…
Рано утром, перед тем как уйти на Енисей, Белявский побывал у Гели. Эта встреча и убедила Гелю, что Белявский в самом деле не собирается оставлять ее в покое. Но оскорбленной Геле хотелось порвать с ним решительно и навсегда. Хотелось избежать и грязных сплетен. И тогда само собой возникло решение немедленно скрыться из поселка.
В то же утро, появившись в радиорубке, она попросила своего начальника освободить ее от работы. Пожилой, добрый человек долго горестно вздыхал, но решил избавить девушку от преследований. К вечеру он вручил Геле в своем кабинете документы, деньги и рекомендательное письмо в стройуправление в Железнове. А потом устроил ее на теплоход, отходивший на рассвете вверх по Ангаре.
V
У обрыва долго не стихала разноголосица. Жизнь на Буйной была довольно однообразной, скучной, и все, жившие в прорабстве, радовались любому необычному случаю. А сегодня выдался особый, чрезвычайный случай, и тут, естественно, никто не мог остаться равнодушным. К тому же очевидно было, что самый настырный поклонник Гели получил, как говорится, от ворот поворот, и это не могло не обрадовать всех остальных ее поклонников: одним стало меньше — и то хорошо. Правда, вместо Белявского у них вроде бы появился еще более серьезный противник — сам Арсений Морошка. Но все боялись этому верить и потому старались не верить: лучшей самозащиты, как известно, не найти. И потому все охотно потешались над отвергнутым.
Борис Белявский никак не хотел уходить с обрыва. Он все рвался от Мерцалова к прорабской, пока не раздалась команда Кисляева:
— Возьмите его, ребята.
Уваров и Чернолихов подхватили Белявского под руки и повели с обрыва. Кисляев, Дервоед, Подлужный да еще два солдата из бригады, Зубков и Гурьев, оттеснили Мерцалова назад, в толпу матросов, охранников и изыскателей. Бородач забушевал позади:
— Эй, рррожи, что вы с ним делаете? Что делаете? Не бить! Не увечить! Будете отвечать! Так и знайте!
— Ну и гад! — проворчал Кисляев.
Поняв, что к прорабской нет пути, Белявский решил как можно скорее укрыться от толпы в своей каюте. Он быстро дошел до берега. Перед брандвахтой, освещенной сигнальными фонарями, его отпустили. Он хотел было взбежать по трапу, но сорвался и упал у самой воды. Солдаты подбежали и подняли его, а Кисляев посоветовал:
— Ты спокойнее…
Осторожно, не спеша Белявский одолел почти половину пути, но там опять потерял равновесие и, будто подкошенный, полетел с трапа.
Его вытащили из воды. Усадили на трап, осмотрели, освещая карманными фонарями: крови нигде не видно. Ощупали руки, ноги — не кричит, стало быть, все цело…
— Ушибся? — участливо спросил Кисляев.
— Чепуха, — ответил Белявский глуховато.
Вася Подлужный подсел к Белявскому и тихонько, но так, чтобы слышалось в толпе, спросил:
— Выпил-то где? Скажи.
— Уйди! — оттолкнул его Белявский.
— Эх ты, недоросль! — заговорил Подлужный, не покидая трапа. — Задумал девчонку умыкнуть, а сам напился. Разве ж так можно? Берешься за серьезное дело — лишнего не употребляй. Давно известно. И все надо было обдумать трезвой головой. Ты бы ей сначала кляп засунул в рот, чтобы кричать не могла, да руки-ноги связал, а потом сложил бы вдвое да в рюкзак!
В толпе послышались смешки.
— Кто ее хотел умыкнуть? Чего он болтает? — выкрикнул Белявский оживленно разговаривающей толпе. — Она не девчонка, а моя жена, и я просто хотел забрать ее отсюда…