— Лапы им рубить надо.
— Чересчур много будет калек. Не прокормить.
— Да и не все загребают лапами.
— Вот это верно, — неожиданно согласился все время молчавший в раздумье Арсений Морошка. — Есть хищники, которые стараются поживиться не народным добром, а народной славой. Ну, а с этой славой они наживут вдоволь и добра.
— Есть на примете? — спросил Уваров ехидно.
— Одного держу…
Арсений очень торопился: надо было как можно скорее открыть путь судам да еще раз — для верности — испытать новый заряд до появления Родыгина. Быстрее всех управясь со своей порцией рыбы, он поднялся из-за стола и, чего никогда не делал, поторопил рабочих:
— Поживее, братцы.
А Володю удержал за плечо:
— Останешься здесь.
— Встречать Родыгина? — догадался Володя. — Но ведь он не может подняться до взрыва?
— На всякий случай.
— А с крикунами как?
— Не зови. Надоело.
— А этого? — спросил Володя, не называя имя Белявского, но поморщась, как от оскомины. — Он даже и не встает.
— Может, простудился? — спросил Морошка.
Под хохот рабочих Володя ответил:
— Думает.
— Тогда не трогай. Обойдемся.
Заканчивали завтрак как никогда торопливо, шумно. Иные даже не успели побаловаться чайком…
IV
У брандвахты Родыгина встретили Игорь Мерцалов и его дружки. Они помогли матросу спустить трап с самоходки и попридержали его, пока главный инженер сходил на землю. Внимание рабочих растрогало Родыгина. Увидев заплатку на левой скуле Мерцалова, он заговорил участливо, хотя и в шутливом тоне:
— Что с тобой? В текущем ремонте?
Не успел Володя Полетаев, увлекшийся починкой резиновых сапог, сбежать с брандвахты, Родыгин уже знал о том, что произошло вчера при испытании заряда.
— Зря болтают или все правда? — осведомился он у подошедшего Володи, но, вероятно, лишь для порядка.
— Какое там нарушение? Какое нарушение? — загорячился Володя. — Ну, отошли немного поменьше, чем положено. Ну и что? Чего тут страшного?
— Значит, правда, — невесело заключил Родыгин.
— Им только бы придраться!
— Огорчительно, огорчительно, — произнес Родыгин, с очевидной живостью прикидывая что-то в уме. — И некстати, совсем некстати: вот-вот инспектор по взрывам нагрянет.
На его лице само собой, совсем не к случаю, отразилось какое-то едва уловимое удовольствие, когда он заговорил о приезде горного инспектора. Игорь Мерцалов обрадовался этой непроизвольной, мгновенной гримасе главного инженера и подсказал:
— Василий Матвеевич, надо акт…
— Подумаем, — слегка хмурясь, ответил Родыгин.
— Какой акт? Да вы что? — возмутился Володя Полетаев. — Никто же не погиб!
— А мы требуем! — прогремел Мерцалов.
— Требовать вы мастера.
— А это наше право!
— Но разве надо ждать, когда люди погибнут? — заговорил Родыгин, обращаясь к Володе, у которого от возбуждения огнем пылали уши. — Извините, молодой человек, я не имею морального права покрывать грубые нарушения техники безопасности. Я здесь за все в ответе.
— Да ведь и мы отвечаем, — буркнул Володя.
— Перед кем же это?
— А хотя бы перед своей совестью.
— Совесть — не инспектор, она не отдаст под суд.
— Совесть-то?..
— Ну, вот что, молодой человек, сейчас не время для болтовни! — оборвал его Родыгин, не ожидавший от студента-практиканта, находившегося в полной от него зависимости, прямо-таки безумной прыти. — Он где? Заряд готовит? Пошли за мной! — И уже со средины трапа обернулся и сказал Мерцалову: — Приступайте к работе.
Теперь, когда у него была верная защита, Игорь Мерцалов, потрясая дланью, ответил с большой готовностью:
— Порррядочек!
При случае Родыгин не стеснялся шуметь на прорабов, считая, что здесь, в тайге, это безопасно. Но с Арсением Морошкой у него сложились отношения совсем иного характера. Миролюбие, сдержанность молодого прораба странным образом раз и навсегда обезоружили его с первой же встречи. Не однажды Родыгин пытался одолеть свою непостижимо непривычную скованность перед ангарским парнем, всячески заставлял себя быть с ним развязным, грубоватым, но все равно оставался значительно сдержаннее, нежели перед другими прорабами. А от чрезмерной неестественной сдержанности у Родыгина, когда он разговаривал с Морошкой, каждый раз до предела взвинчивались нервы и разбаливалась голова.
Пока самоходка осторожно приближалась к берегу в запретной зоне, Родыгин стоял у рубки и, готовясь к разговору с Морошкой, задумчиво поглядывал на горы. Он не сошел на берег, а сказал Володе: