— Рабочие у нас не такие, как вы думаете, — ответил Морошка. — Но чего греха таить? Охотники до гужовок у нас есть и в бригаде и на земснаряде. Они вам известны. Они и начинают всегда, а потом, бывает, и хороших ребят завлекают. Да пусть и немногие начнут гужевать — и то ведь беда. Потому и прошу: если нельзя задержать выдачу зарплаты, задержите хотя бы плавлавку. Я ведь знаю, что она отправится к нам следом за кассиром.
— Вы в своем уме, товарищ Морошка? — с издевкой поинтересовался Родыгин; несомненно, он с удовольствием укладывал молодого прораба на обе лопатки. — Как это я могу запретить торговлю по Ангаре? Какое отношение я имею к торговле? Торговые организации, как известно, нам не подведомственны. У них свои планы, свои порядки. И потом, плавлавка, кажется, уже вышла вверх по реке.
— Тогда худо будет, — заключил Морошка.
— А вы поменьше паникуйте, — сказал Родыгин строго, наслаждаясь своей победой. — Надо уметь так организовать рабочих, чтобы они не устраивали пьянок. Все зависит от вас. Разве я не прав?
— Вы всегда правы.
Широкий лоб Арсения блестел от пота.
— Чуяло мое сердце.
Все время, пока шел разговор по рации, Геля, пользуясь каждой свободной минуткой, с тревогой наблюдала за Морошкой. Впервые она видела его таким гневно-возбужденным. Ему будто напрочь отказало привычное спокойствие, а заодно и миролюбие. Он не любил обнаруживать свои чувства, но на сей раз не мог скрыть, даже перед Родыгиным, что боится очередной гужовки.
Да ведь и было чего бояться! Однажды, вскоре после приезда на Буйную, Геля уже была свидетельницей дикой пьянки, затеянной таежной вольницей, с гвалтом, с драками, с кровью. Теперь могла случиться новая безудержная и опасная гульба.
— Я пойду, — заспешил Арсений.
Взбудораженный, расстроенный, он даже позабыл второпях о том, что Геля хотела сказать ему что-то важное. Но Геля и не сказала бы ему сейчас ничего. Она понимала, что сейчас не время для ее признаний, и держалась так, чтобы ничем не напомнить Морошке о своем желании. Сузив глаза, она лишь воскликнула с ненавистью и горечью:
— Убить его мало!
— Ну-у! — подтвердил Арсений.
Геля видела, что волнение Морошки было безмерным…
— Идите, Арсений Иваныч, — сказала Геля. — Заряд-то, должно быть, готов…
Он кивнул ей, очевидно благодаря за поддержку, которую уловил в ее словах, и вышел из прорабской.
Геля видела в окно, что он на несколько секунд задержался у обрыва. Постоял с опущенной головой, будто что-то тягостно вспоминая, но так и не вспомнив, спустился к реке.
Как и на рассвете, сиверко пока лишь заигрывал с рекою. Хотя редкие, быстролетные тучки и не закрывали еще солнца, река все-таки потемнела и по всей ширине взъерошилась гребешками волн. Они еще не разбивались с налету о берег, а лишь молчаливо гнались одна за другой, но если на пути встречался камень, уже пытались окатывать его брызгами и пеной.
Хотя Арсений и не думал отступать от своего решения и готов был, как на лодке в бурю, пойти против любой волны, вернулся он на берег, в запретную зону, необычно хмурым и встревоженным.
Его ждали. Все взрывники думали, что он сейчас же поднимется на теплоход, чтобы выйти в реку с зарядом, а он присел на разбитый ящик и молча стиснул руки в замок, словно удерживая их от какого-то порыва. Никогда еще рабочие не видели своего прораба таким странным, как в эти минуты, — кажется, он огромным усилием воли сдерживал крик, запекшийся комом в его груди.
— Наговорился? — спросил его Кисляев. — Видать, до отвала?
— Слушайте… — едва-то справясь с собой, тягостно заговорил Морошка. — Велено прекратить все работы.
— Это еще что за новость?
— Нарушаем законы о труде.
— Надо же доделать!
— Делай, а не штурмуй.
— Но разве он не видит, какая погода? Разве не понимает, что значит потерять сейчас рабочий день?
— Не знаю.
— Ну, вот что, товарищ прораб! — заговорил Кисляев сердито, вероятно считая, что Морошка дрогнул-таки перед Родыгиным. — Мы хозяева своим словам. Сказано — зарублено. Мы вложили в это дело уже немало сил, оно наше кровное теперь, а кровные дела так не бросают. Если запретишь работать, мы прогоним тебя с берега, заупрямишься — свяжем, а прорезь доделаем. Явится Родыгин со своими законами — и его шуганем с шиверы. А прорезь доделаем, пока не совсем испортилась погода. Ну, а когда доделаем, пускай хоть под суд нас отдает. Он чем грозил, судом?