Спустя полчаса после визита Тома я впервые за два дня попытался встать. Думал, будет хуже. От болеутоляющих таблеток кружилась голова, но, обретя равновесие, я уже не чувствовал особой боли. Крессида наблюдала за мной на расстоянии и добродушно посмеивалась. Я помахал ей, скрючившись как инвалид, она протяжно рассмеялась, и я побрел прочь в поисках разнообразия. В конце палаты стоял стол с журналами — женскими изданиями и старыми каталогами машин. Обнаружив пару номеров «Деревенской жизни», я прихватил их в постель — почитать объявления. Товар предлагался первоклассный: поместье на сорока акрах у границы Сюррея и Берка, два теннисных корта, крытый бассейн, искусные фотографии в три четверти с затененным объективом. Я рассмотрел фото девушки недели — какой кошмар для евгеников! — и прочитал статью о скачках в Дорсете. Ученые называют подобные действия «сублимацией».
Когда я принялся за статью о новом лекционном зале в Глиндборне, у моего ложа возникла Мэри, одетая в черный адвокатский костюм. Она выглядела еще менее дружелюбно, чем Том.
— Что случилось?
— Подрался. Из-за денег.
— Я получила твое письмо.
— Значит, Том передал.
— Угм.
— Как ты думаешь, как он?
— Ты его окончательно достал.
— Н-да. Он только что здесь был.
— Я знаю.
— Спасибо, что приехала навестить.
— Я думаю, что ты не будешь меня благодарить, когда я закончу.
— Ой, нет, только не надо опять по яйцам.
— А ты как хотел?
Мэри замолчала. Глядя в потолок, я слышал, как она тяжело дышит через нос.
— Какое унижение.
— Что, мое?
Мэри грустно усмехнулась:
— Молодец. Нет, не твое. Мое, конечно. Перед Дэвидом. Наше с Дэвидом перед Томом и Люси. Для меня тот уик-энд был очень важен, а ты, Фрэнк, из кожи лез, чтобы поставить меня в неудобное положение.
Я глянул на Мэри. Она сидела на стуле для посетителей, сжав кулачки и гневно наклонив голову. Совершенно непонятно, как она могла оставаться моей девушкой шесть лет. Когда у Мэри такой вид, с ней невозможно спорить. Она ни на дюйм не уступит, с каждым витком спора становясь все жестче. Во гневе Мэри неутомима.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Извинился.
— Я в письме извинился.
Мэри презрительно махнула рукой:
— Это не извинения, это цепочка дешевых оправданий и жалкое самобичевание.
— А что тогда, по-твоему, извинение?
На это она ответила лишь раздраженным шипением. Потом встала и подошла к изножью кровати посмотреть на табличку с диагнозом. Тихо вздохнула.
— Тебе здорово досталось.
— Спасибо на добром слове.
Она полистала странички с графиками. Ее непослушные волосы были забраны в бронированный узел. Мэри все еще была красива, под черным офисным панцирем еще различалась стройная фигура, но мне она казалась начисто лишенной признаков пола. Пропитанная увлажняющими кремами, начищенная до блеска, причесанная и лоснящаяся, с чуть осыпавшейся по уголкам рта пудрой, она являла собой загустевшую и высохшую разновидность прежней Мэри. Пусть Дэвиду достанется ее тело. Вряд ли он когда-либо сможет хоть немного приблизиться к ее душе. Я так и не смог.
— Мэри, почему мы пробыли вместе так долго?
Она взглянула на меня и, не раздумывая, ответила:
— По привычке, по инерции, со скуки, из трусости, от страха.
— А взаимное презрение, ты о нем не забыла?
Мэри принялась застегивать черное жесткое пальто.
— Я никогда не относилась к тебе враждебно, Фрэнк Просто я тебя дочитала, как книгу.
Мне бы и в голову не пришло такое кому-нибудь сказать. А что, если моя единственная помеха в жизни — это то, что я слишком добрый? Я немедленно дал ход этой теории:
— Прости, Мэри.
— Этого недостаточно, сам знаешь.
— Нет, ты не поняла. Прости за то, что не был с тобой честен до конца.
Она вопросительно, но с некоторой опаской наклонила голову.
— Продолжай.
— Этот мужик, с которым ты трахаешься, этот надутый, самовлюбленный, нудный, не понимающий шуток, лицемерный выскочка слишком хорош для тебя.
Ее лицо сморщилось, как у ребенка перед приступом рева. Заметив, как она вскинула руку, я закрыл глаза. Пощечина получилась в полсилы, но мое побитое, опухшее лицо слабо держало даже такой удар. Я слышал, как Мэри развернулась, клацнув каблучками от «Гуччи».
Мой внутренний голос уже спешил подвести итоги встряски, которую задали моей нервной системе. Эге, так вот какая она, боль, как интересно, сверхъестественно и воистину абсолютно ее действие.