Он летит.
Радован действительно смог обернуться птицей и теперь с огромной высоты смотрел на Книн, на Хорватию, на мир. Птичье зрение было иным, но ему всё равно нравилось. Появилось ощущение свободы, ощущение силы, ощущение… Радован не знал нужных слов, просто кружился, просто давал ветру нести себя то вверх, то вниз, просто…
— Спускайся, хватит на первый раз, — раздался снизу зычный голос Белы. — Ты молодец, молодец, я доволен тобой. Ты смог.
— Это было невероятно, — только и смог сказать Радован, оказавшись на земле. — Нет, правда… Это что-то совсем нечеловеческое, что-то небесное. Это что-то сродни счастью! — он улыбнулся. — Как жаль, что ты этого не умеешь.
— Что поделаешь, — Арпад похлопал его по плечу. — Знаешь, перемещаться — это тоже… так. На мгновение чувствовать себя всем миром разом. Немного необычно, но хорошо.
— Я переродился во что-то поистине прекрасное, — восхищённо отозвался Трпимирович, но тут же сник. — Но все мои воспоминания остались со мной. Я понимаю, что буду жить вечно, что буду молод, а он…
— Но ведь ты не виноват в его гибели, что бы кто ни говорил, — возразил Бела. — Да и Дмитар бы…
— Отец меня проклял, — глухо отвечал Радован. — Он посчитал, что я его предал. Можно сказать, что…
— Перед смертью он от тебя отказался, верно? — Арпад крепко обнял его. — Люди, Радован, почти всегда предпочитают чувства разуму, и порой из-за этого они совершают страшные ошибки. Как эту.
— Но я ведь и впрямь виноват. Я не знаю, почему, но виноват, — Трпимирович вздрогнул. — Вот что, — он отстранился, кивнул сам себе, словно на что-то решаясь. — Отныне нет Радована Трпимировича, принца Хорватии, а есть Дарко Арпад, венгерский князь. И если я буду прощён отцом, если я буду достоин того, что мне положено по рождению, я верну себе своё имя.
— Только герцог, но суть та же, — Бела с уважением посмотрел на него. — Я не стану тебя отговаривать, не стану советовать, я и сам был на твоём месте когда-то. Ты молодец, Дарко, это поступок мужчины. Но помни, даже отказываясь от имени, ты никогда не должен отказываться от самого себя.
— Я запомню, — кивнул тот. — Так что теперь? Венгрия?
— Да. Только попрощаемся с твоей матерью, — отозвался Бела. — Она ещё не спит, ждёт нас.
Матушка и в самом деле не ложилась: сидела у окна с Библией в руках, то и дело ёжась от прохладного ночного ветра. Она похудела, осунулась, постарела, и Дарко напугали эти перемены. Теперь он боялся оставить её здесь одну, не мог никому доверить: троюродный племянник его отца, Степан, последний, не считая самого Дарко, из Трпимировичей, был тяжело болен, а прочим матушка могла и не понадобиться.
— Уже? — она печально посмотрела, постаралась ласково улыбнуться. — Отец, ты уверен?
— Уверен. Уедем, и пусть ищут ветра в поле. Борис опасный враг, а твой сын ещё слаб, — отвечал Бела. — Илона, — начал он вдруг, но не договорил, опустил голову.
— Я сделала свой выбор, отец, — та поднялась, подошла, обняла его ненадолго, затем прижала к себе сына. — Храни вас Господь.
— Я вернусь, матушка, и ты сможешь мной гордиться, — Дарко не хотел расставаться со столь родным человеком, и от этого ему было действительно больно и как-то пусто, словно бы от сердца что-то отрывали, что-то очень нужное и важное. Или словно бы он знал, что когда-то скоро оторвут, и это не получится остановить.
— Илона, я спрошу в последний раз, — Бела произнёс это с какой-то затаённой горечью, с печалью родителя, оставлявшего своё дитя.
— Прости, — та снова села в кресло, взялась за Библию. — Я не могу иначе.
Арпад тяжело вздохнул, как-то бессильно взглянул на неё и с трудом, нехотя, произнёс:
— Да будет так.
Глава вторая
— На лошадях получится двадцать дней пути, — задумчиво произнёс Дарко, смотря на деда. — Если не больше, — добавил он на всякий случай.