О том, чтобы попросить деньги у матери, не могло быть и речи. «Одолжу у Птахи», — решил Валька.
Пообедав тем, что ему оставила мать, Желтков отправился к Мише. Вальке повезло. Мишку он встретил на улице. Птаха стоял с каким-то парнем лет семнадцати, курил и время от времени лихо сплевывал.
Заметив Вальку, Птаха снисходительно бросил:
— Привет ученикам восемьсот тринадцатой!
Желтков остановился на почтительном расстоянии.
Птаха пожал парню руку и сказал:
— Завтра узнаю. Может, возьмусь…
Парень ушел. Валька сделал шаг вперед:
— У меня, Мишка, дело к тебе…
— Ну, иди сюда. Чего боишься?
— Ты что, Мишка, на работу поступил? — нерешительно спросил Валька, стараясь придать голосу как можно больше учтивости.
— Не твоих мозгов дело! Говори, что нужно?
— Одолжи, Птаха, денег. Позарез нужна четвертная.
— Четвертная? Не больше, не меньше? Ишь, какой швыдкий!
— Понимаешь, очень нужны.
— Нет у меня денег.
— Нет?
Птаха почесал подбородок и загадочно сказал:
— На оборот дать могу…
Валька удивился:
— Как это на оборот?
— Известно, как на оборот, — ответил Птаха. — Сегодня взять, сегодня пустить в дело, сегодня же вернуть. Выручку себе. Процентов не беру.
— Как это пустить в дело?
— Дурак, идем покажу!
Валька не трогался с места.
— Пошли! Пошли! — подтолкнул его Птаха.
Полный смутной тревоги, Желтков шел рядом с Птахой.
— Мелкая ты тварь, Желток, — неожиданно сказал Птаха. — Все за Окунем бегаешь? Видал, как вы на машине к «Динамо» подкатили. И не стыдно тебе у чужой славы греться? К чужому рублю льнуть? Эх, ты!
Валька молчал.
— В отличники не вышел, так хоть гонор имей. Самолюбие, значит. Хоть фатеевскому отцу помогать бы стал. Все лучше, чем Окуневу пятки лизать.
— А откуда ты знаешь, что наши ребята Фатееву помогают?
— Как откуда! Сам участвую… — Птаха неожиданно осекся. — Только насчет этого в школе — молчок. Ясно?
— Ясно.
— Инвалид такое изобрел! — добавил Птаха.
Птаха и Валька подошли к кинотеатру.
— Вот!
— Что «вот»? — переспросил Желтков.
— Деньги будешь делать!
— Воровать?
— Дурак, — спокойно ответил Птаха, доставая из кармана пятирублевые бумажки. — Видишь, идут «Катька — бумажный ранет» и «Возвращение Василия Бортникова». На «Бортникова» не бери: погоришь. Бери на «Ранет». Середину, ряд десятый — двенадцатый. Шесть штук по пятерке. Пойди займи очередь. Только на восемь тридцать бери, слышишь? Иди, иди! Займешь очередь, приходи сюда.
Когда Желтков вернулся, Птаха вполголоса сказал:
— Просить будешь по десятке, а там сколько дадут. Сегодня и по десятке пройдет — суббота. Холодина, куда людям податься? Ясно, в кино!
— У кого по десятке-то просить?
— Ну, и олух ты, Желток! Билеты будешь перед началом сеанса продавать! Ясно? Ну, будь здоров! Перед сеансом встретимся.
…Птаха вернулся к кинотеатру в самый трагический момент: сержант вел Желткова в отделение милиции.
— Я… Я… Я свои продавал… — лепетал Желтков. — Я сам хотел пойти…
— Там и разберемся, — не сдавался сержант.
И в этот самый момент появился Птаха.
— Ты что это, сержант, парня схватил? — даже с некоторой строгостью спросил он. — Человек ждал, ждал меня, не дождался. Небось, дурак, уже продал билеты? — обратился он к Вальке. — Сказал тебе, что приду…
— Я не продал, я только хотел… Вот они, билеты…
— А ты что, знаешь его, Птаха? — спросил сержант.
— Слышишь, Валька, сержант веселый человек! Я иду в кино со своим одноклассником, а он спрашивает, знаю ли я тебя!
— Пойдем, Желток, а то опоздаем.
Птаха потянул Вальку за руку.
— Ну, если так, — сказал сержант и отпустил Валькину руку.
— Привет, «Бумажный ранет»! — весело крикнул Птаха сержанту на прощанье. — Ворона! — прошипел он Вальке, когда они очутились от сержанта на далеком расстоянии. — Парился бы сейчас в детской комнате. Мамашу бы потянули. Где билеты?
Валька протянул скомканные билеты. Его все еще трясло.
— Постой здесь! — крикнул Птаха и снова юркнул в толпу. Он вернулся минуты через три.
— Порядок! Потопали отсюда!
Ребята вышли к трамвайной остановке и остановились у аптечного киоска, который уже был закрыт.
Птаха достал из кармана деньги и пересчитал.
— На первый раз прощается. На, держи! — приказал он и стал отсчитывать: — Пять, десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять… На еще два рубля! Ну, прощай!