– Выбор у нас невелик, – сказал Молди.
– Три миллиона, – повторил Вилли. – Нет, это невозможно.
– Я уверен, что он согласится и на два.
Хоакин вполголоса выругался. Связываться с судом сейчас было как нельзя более некстати: Дилбек должен был как можно скорее провести постановления по сахару через свой комитет, чтобы палата представителей могла проголосовать по ним до ноябрьских выборов. Об этом Хоакин Рохо и напомнил присутствующим.
– Так-то оно так, да не совсем, – возразил Молдовски. – Быстро ничего не получится. Сейчас не тот настрой – не только наверху, но и во всей Америке: каждая сволочь считает своим долгом хоть немного побунтовать. Кроме того, спикеру не с руки выставлять сахарный билль на голосование в ближайшее время: обстановка уж больно неблагоприятная. Ральф Нейдер выступал недавно в «Ночной линии» и здорово лягнул субсидии Большому сахару.
В результате выступления Нейдера табачное и рисовое лобби ударились в панику, и их ставленники в конгрессе сделали то же самое. Так что голосование в палате представителей сейчас могло дать самые непредсказуемые результаты. Поэтому самым разумным было переждать; а это означало, что семье Рохо придется делать ставку на Дилбека в течение еще нескольких месяцев, и поэтому Дилбек должен выглядеть кристально чистым в глазах общественности.
– Что, этот снимок очень уж неприятный? – спросил Вилли.
– Хуже некуда, – ответил Молди.
– Mierda! Значит, придется платить.
– Нет! – воскликнул Хоакин. – Я не позволю себя шантажировать.
– А разве у нас есть другой выход? – Вилли повернулся к Молдовски. – Что ты скажешь, Малкольм?
Не упоминая имени Джерри Киллиана, Молдовски рассказал, что подобная же проблема уже возникала несколько недель назад.
– Я сам занимался этим делом, – добавил он. – Но на сей раз все гораздо серьезнее.
– Из-за этой проклятой фотографии?
– Да. И плюс к тому – этот тип сам юрист.
Вилли Рохо кивнул.
– Меня это тоже беспокоит. Давай заплатим этому скоту и пошлем его к черту.
Хоакин резко встал и взмахнул сжатым кулаком.
– Нет, Вильберто! Если ты собираешься платить, можешь рассчитаться с ним из наследства своих детей. А я в этом не участвую!
Они снова заговорили между собой по-испански, на этот раз громко и бурно. Молдовски временами ловил то одно, то другое более или менее понятное ему слово. Наконец Хоакин Рохо сел и обратился к нему:
– Скажи-ка, Малкольм, что ты знаешь о выращивании сахарного тростника?
Пожав плечами, Молдовски ответил, что почти ничего.
– Так вот, – продолжал Хоакин, – для него нужен чернозем, да еще хорошо унавоженный. Там, где он есть, его называют черным золотом, потому что только на нем вырастает хороший сахар. С одного поля можно снять примерно десять хороших урожаев, потом они начинают снижаться. Почему? Да потому, что с каждым урожаем слой чернозема становится все тоньше. – И он наглядно продемонстрировал это, приблизив указательный палец к большому. – В конце концов слоя плодородной почвы уже не хватает для тростника, и эта земля приходит в негодность. Ведь там, внизу, просто известняк, твердый как камень.
– И если чернозем исчезает, – прибавил Вилли, – то это уже навсегда. Наши люди говорят: мы можем рассчитывать на наши земли еще пять, от силы шесть сезонов.
– А что потом?
Хоакин развел руками.
– Да ничего. Можно начать искать полезные ископаемые, можно устраивать площадки для гольфа. Об этом разговор пойдет позже.
– Да, позже, – подтвердил Вилли. – А сейчас для нас самое главное – это тростник. Нам нужно как следует использовать те годы, которые нам еще остались.
Молдовски понимающе кивнул.
– Так что, уж пожалуйста, Малкольм, сделай что-нибудь, чтобы у мистера Дилбека не возникало подобных проблем.
– Если я правильно понял, вы не собираетесь платить этому адвокату?
– Мы с братом решили, что нет.
Оцелот в украшенном изумрудами ошейнике мягко взбежал по лестнице и свернулся у кожаных шлепанцев Вилли Рохо. Тот, порывшись в складках халата, извлек на свет божий куриную ножку и отдал своему любимцу. Оба брата умиленно смотрели, как пятнистый хищник с хрустом пожирает угощение вместе с костями. Молдовски предпочел отвести глаза: он недолюбливал кошек.
Наконец Хоакин, зевнув, объявил, что пора спать.
– Звякни нам, когда все будет сделано, – сказал он Молдовски.
– Но это обойдется недешево, – ответил тот. Вилли Рохо, посмеиваясь, подставил оцелоту свои перемазанные куриным жиром пальцы, и животное принялось жадно облизывать их.
– Недешево – это сколько? – спросил Вилли. – Уж, наверное, не в три миллиона?
– Разумеется, намного меньше. Но известный риск все-таки есть.
– Не для нас, надеюсь?
– Нет, джентльмены. Не для вас, – ответил Малкольм Молдовски.
Выручив за коляски три тысячи двести долларов наличными, Дэррелл Грант из Сент-Огастина погнал прямиком в Дейтона-Бич. Там он закупил целую кучу разноцветных таблеток и подцепил прямо на улице двух проституток. Позже, в его комнате в мотеле, считая, что он спит, девицы впустили своего сообщника и принялись рыться в вещах клиента. Дэррелл выждал некоторое время, потом, выбрав момент, сунул руку под подушку, где лежал его нож, с гортанным криком вскочил с постели и, бросившись к сутенеру, вонзил нож в мясистую часть его бедра. Пока тот корчился на полу, а девицы отчаянно старались остановить льющуюся из раны кровь, Дэррелл преспокойно содрал с кровати простыню и разорвал ее на длинные полосы. Затем он связал слабо отбивавшегося сутенера и обеих проституток и засунул им в рот вместо кляпов грязные носки. Женщины не оказали сопротивления: они знали, что Дэррелл наглотался таблеток, и успели разглядеть его расширенные зрачки.