Шмурц шевелится и медленно ползет к лестнице.
Дурища. Твой отец заколотил лестницу...
Зиновия. Я отдеру доски... Я хочу спуститься... Я хочу посмотреть, кто у нас живет... Я хочу спуститься до самого низа, до моей бывшей комнаты, где у меня были музыка и проигрыватель. (Встает, пошатываясь. Дурища ее поддерживает.)
Дурища. Угомонись. Приляг. Устройся поудобнее. Расслабься. Отдохни. Успокойся.
Зиновия (направляется к лестнице и видит свернувшегося в калачик лежащего шмурца, загородившего проход к лестничному люку. Безнадежно машет рукой и опирается о стол). Дай мне воды!
Дурища встает, наливает в стакан воду из большого кувшина, стоящего в тазу, протягивает стакан Зиновии, не глядя на нее, и уходит в соседнюю комнату. Оставшись одна, Зиновия берет стакан, подходит к шмурцу и пытается протянуть ему воду. Каким-то царапающим движением он отбрасывает стакан. Зиновия в ужасе отскакивает, рушится на кушетку и рыдает. Дурища возвращается, подбирает с полу стакан, вытирает его и ставит на место, стараясь не смотреть на шмурца. Потом подходит к Зиновии и гладит ее по плечу.
Дурища. Не плачь.
Зиновия привстает, сморкается. Открывается входная дверь, появляется мать, за ней отец. У обоих скорбные лица.
Мать. Бедняга, ему действительно не повезло.
Отец. Да... если задуматься, по сравнению с ним, у нас дела неплохи.
Зиновия (сидит на кушетке).
Дурища от нее отошла и занимается хозяйством.
Как поживает Ксавье?
Мать. Послушай, милая моя цыпочка, в конце концов, ты толком этого мальчика и не знала.
Отец. В сущности, мы только два дня тут живем, и вряд ли Ксавье был нам ближе, чем сосед.
Мать. Ты не можешь относиться к тому, что произошло, так же, как если бы это случилось с твоим братом.
Отец. Или племянником.
Мать. Или кузеном.
Отец. Или сыном.
Мать. Или даже твоим женихом.
Зиновия (холодно). Ксавье погиб?
Отец. Ммм... к сожалению, видимо, никаких надежд.
Мать. Вчера его похоронили, бедняжку.
Зиновия (повторяет ровным голосом). Ксавье погиб.
Мать. Родители убиваются — смотреть невозможно.
Отец. Да, досталось им. Нам здорово повезло. (Оглядывается, потирает руки, подходит к шмурцу, бьет его и возвращается.)
Мать. Все прекрасно понимают, что им очень тяжело.
Зиновия. Они смирятся с неизбежным. Все смиряются. И мы (Пожимает плечами.)... тоже, как ни в чем не бывало.
Отец. Нам можно позавидовать, Зиновия, уверяю тебя, можно позавидовать.
Зиновия. Который час?
Мать (ищет глазами часы, пинает шмурца, возвращается). Я не вижу часов.
Отец. Позавчера я упаковал их в серый бумажный пакет. Дурища, вы его несли?
Дурища. Нет (выходит).
Отец. Смотри-ка... она сегодня неразговорчивая.
Мать (обращается к отцу). Ну?
Отец. Наверное, внизу оставили. (Пожимает плечами.) Вполне без них обходимся, поскольку мы уже здесь два дня, и только сейчас спохватились, что они внизу.
Мать. Часа четыре, половина четвертого...
Зиновия. Если бы у меня был проигрыватель или хотя бы радио...
Мать. Какое радио? Послушай, дорогая, у нас никогда не было радио...
Зиновия. До того, как мы жили внизу. (Показывает на пол.) У нас было радио.
Отец. Я тебя уверяю, что внизу радио не было. Часы, точно, были. А радио не было.
Зиновия. Я же сказала: до того, как мы жили внизу. Если бы я хотела сказать внизу, я бы сказала: до того, как мы жили здесь.
Мать. У меня все-таки хорошая память, но я совсем не помню этого радио. Это как с соседом, беднягой, твой отец утверждает, что явно его уже встречал; мне он тоже вроде знаком, но никак не припоминаю, что могло быть между нами общего. И все-таки повторяю, у меня хорошая память, а чтобы ты в этом убедилась, могу сказать, что как сейчас помню гордую импозантную фигуру твоего отца в тот день, когда он повел меня к алтарю.
Отец (обращается к матери). Надо развлечь малышку. (Громко.) Мы, конечно, плохо знали Ксавье, однако из чувства простой человеческой солидарности, я бы даже сказал, духа добрососедства, я вижу, что она испытывает глубокое сожаление в связи с его кончиной и потребность обратить внимание на мелочи.