- Что ты наделал... - произнесла она, глядя широко раскрытыми глазами перед собой.
- Ты же сама хотела.
- Что ты обо мне будешь думать?
- Что ты потрясающая. И что ты обязательно должна быть счастливой.
- Я... Я сейчас рассержусь, - неуверенно сказала Габи и Виктор заметил, что она начинает раздувать ноздри.
- Разве у вас в Германии запрещены связи с иностранцами?
- Я не знаю. А у тебя? У тебя могут быть неприятности?
- А мне все равно. Ты же сама говорила, что камеры тут наши.
- А тогда... - Габи на мгновение замолкла, и в ее глазах появилось что-то вроде отблеска надежды. - Может быть, тогда нужен третий дубль?..
- О-о, ты европеец? - томно простонала Габи, когда ее губы стали свободными. - Я думала, русские сразу набрасываются на женщину, если она позволила поцелуй.
- Ты этого боялась или надеялась?
- Боялась... немножко. Боялась, что ты будешь неосторожен. Надеялась, что ты... ну, скажем, положищь руку на колено и она скользнет... чтобы я была готова...
- Примерно так?
- О-оо... да, так хорошо... Мне хочется тянуть эти минуты...
Она взяла Виктора на запястье, но лишь чуть прижала его руку, чтобы ладонь его сильнее чувствовала тепло под тонкими узорами ажурного чулка.
- Лучше, чем профессор?
Габи откинула голову и из ее рта вырвался короткий смех.
- Нет, нет, что ты... Там, дома, у господина Зигеля есть студентки. Юные и неопытные. Они визжат в лаборатории, когда понимают, что достаточно строили глазки и показывали ножки и пора переходить к делу. Это здорово заводит профессора. Каждая думает - "Я самая лучшая, со мной все будет по другому". Я не могу визжать и фальшивить, делать вид, что ничего не знаю. Иногда мне доводится это слышать... даже не иногда, слишком не иногда. Тогда мне хочется ложиться, этого требует мое тело. Оно требует первого, кого увижу... Но так нельзя, меня с детства так учили. И я не допускаю. Я женщина, я должна беречь себя для того, кому я сама могу позволить.
Ее дыхание стало неровным, но она продолжала; казалось, присутствие Виктора освободило ее и она хотела скорее выговориться.
- Я не могла завести роман с профессором. Это не позволила бы его жена, фрау Зигель. Она смотрит, как это говорят, сквозь пальцы, на его тренировки с молодежью. Даже если свежих цветочков будет сразу по несколько. Они ей нужны, они возвращают господину Зигелю уверенность и пылкость на их семейном ложе. Фрау Зигель видит разницу между развлечением и увлечением. Я взрослая, у меня есть характер, я могу увести мужчину. И она избавится от меня, как только между нами возникнет что-то больше, чем служба.
- Ты хотела бы меня увести?
Рука Виктора двинулась. Габи вздрогнула, изо рта ее вырвался глубокий вздох; она попыталась сильнее ухватить Виктора за запястье, но тело ее начало обмякать, и она бессильно повисла у него на шее.
- Я... я хотела, чтобы ты меня увел, - шептала она. - Мне иногда бывает страшно. От разговоров о войне, от людей, марширующих на улице. У них фанатичные и пустые глаза. Когда нас бомбили союзники, я была еще малышкой. С тех пор во мне живет страх. Во всех живет. Марши на улице - это наркотик, он убивает этот страх. Люди готовы броситься в войну, чтобы получить свободу от этого страха перед победителями, как морфинист готов отдать все за спасительный укол. С тобой мне не страшно, с тобой нет этого мира с ожиданием бомбежек, нет угрозы, что тебя уволят, нет фрау Зигель, которая ждет, как тигр в засаде, когда я подам какие-то знаки внимания, нет нервного хохота тонконогих студенток, когда в них проникают. Только ты и я, и я хочу быть твоей Габи...
Она отпустила запястье, ее левая рука гибко обвила шею Виктора, их губы сомкнулись. Нежный, протяжный стон приглушенно донесся из ее груди, она гладила его спину, наслаждаясь свободой и близостью.
Рука ее протянулась к выключателю.
24. Кошмарные времена в Шпессарте.
-...С моей стороны это было безумием.
На спинке стула аккуратно висела ярко-розовая комбинация с кружевами.