Я сделал выбор за нее. Потому что понимал, что мама болеет. Знал, что если дальше так продолжится, могу ее потерять.
Поэтому я теперь обязан защитить сестру любой ценой. Это я решил, что мы оба останемся и отдал почти бесчувственную мать тому итальянцу в аэропорту.
Мне было всего тринадцать. До сих пор помню крепкое рукопожатие Антонио и его слова, из которых я ни черта не разобрал. Но кажется, он говорил, что мальчик поступил как мужчина.
Смотрю на то как на ладонях вздуваются вены.
Если бы мне теперь не пришлось за все это отвечать!
Мама теперь второй раз замужем и кажется счастливо, но она очень тоскует по нам, а отец зарекся отпускать детей в Италию.
Сначала они вроде договорились на меня, потому что папа рад был избавиться от предателя в своем доме - иначе он теперь меня и не называет.
Но потом… Потом случился казус с сестрой. Отец узнал о наших планах ее вывести и все переиграл в последний момент. А теперь вот решил подгадить и мне.
Со школой в Англии уже давно все договорено. Осталось только сдать экзамены. Но как я это сделаю, когда у меня в последний год будут совершенно другие предметы?!
Я и к маме-то не выберусь на каникулы, потому что не сдам аттестацию.
Ф-ф-ф… - воздух выходит сквозь плотно сжатые зубы.
Я мужчина и должен решить это сам.
Поднимаюсь.
Я, черт его дери, выберусь к матери и дам показания в суде. Пускай начинают разбирательство со стороны Италии, потому что мой отец так далеко зашел в своей ревности и ненависти, что решился на преступление.
“А я все это начал”, - шевелится одинокий червячок в голове.
Если бы не я, мама была бы рядом с обоими нами.
Шагаю вниз по лестнице и тут меня догоняет запоздалое осознание: с нами или же в сырой земле. Она правда очень тяжело болеет волчанкой. И ей лучше там, за границей, где Антонио обеспечивает ей лучшее лечение. Отец же лишнюю копейку на нее жалел.
Хуже всего то, что и у сестры начали появляться признаки заболевания.
Крепче сжимаю кулаки.
Ненавижу!
И не в последнюю очередь себя…
Прогулка по гоночному треку помогает немного отвлечься от этого. Раньше скорость и ветер были для меня противниками. Я давил на газ как сумасшедший и мне казалось, что еще немного и я смогу победить… своих демонов.
Буду сильнее отца и его дурацких козней. Что наконец-то все станет правильно.
Подцепляю ногой маленький камешек и заряжаю им в стену.
Вдруг меня отвлекает девичий голос.
- А ну-ка разошлись все, иначе я…
Сердце вдруг начинает биться чаще.
Новенькая!
Я же ведь так и не объяснил Насте, почему ее нельзя касаться.
Проклятие! Лобызался с Лискевич, а о главном сказать ей забыл!
Огибаю трибуну и бросаюсь в промежуток под сиденьями. Там компашка разъяренных девчонок окружает белокурую жертву.
В первый момент хочется усмехнуться: я же предлагал Антуанетте помощь, но она предпочла отказаться.
Но и расхлебывать это самой я тоже не дам.
Приближаюсь к девчонкам. А ведь было время, когда я думал, что парни опасные. Ха, как бы ни так! Вот эта банда с острыми коготками…
Останавливаюсь в нескольких шагах и к своему удивлению замираю. Новенькая держит в руках длинную палку. Наверное кто-то из обслуги потерял тут свою метлу или лопату - отсюда не разглядеть.
Антуанетта напоминает аборигена племени, окруженного голодными львами. Едва кто-то пытается к ней приблизится, наставляет оружие на него.
“А она не так плоха!” - закрадывается в голову мысль.
Кто знает, может я вообще бы ей проиграл?
Усмехаюсь. Да ладно!
- Лискевич!
Настя оборачивается. На ее лице разом и досада и некоторая неуверенность. Это стыдом даже можно наверное назвать. Я поражен и удивлен. Я думал, что у золотой девочки нет этого чувства.
- Что вы тут делаете? - опираюсь на одно из креплений трибуны.
- Она… - Лискевич бледнеет. - Ты знаешь, что она сперла мою форму?
Брови белокурой выгибаются.
- Сперла?!
- Насть, она вообще-то отныне мне как сестра, - приближаюсь к девчонкам. - Я хотел тебя попросить сегодня, но новенькая отвлекла. Не трогай ее, ладно? Пускай выживает тут сама.
Получай, Армен! Твоя главная пешка в этой игре все что угодно сделает для меня.
Лискевич передергивает плечами и отступает назад.
Белокурая бросает лопату в сторону и, поправив прическу, гордо шагает прочь.
Оборачиваюсь к Лискевич.
- И давай забудем про форму.
- Но полторы тысячи долларов!
Обнимаю ее за талию.
- Настя. Я тебе за нее отдам.
Лискевич фыркает, отбрасывает назад волосы и выдает:
- Ладно.
Выпускаю ее, мысленно добавляя статью расходов и указываю кивком головы в сторону белокурой.