Вот кто мог одолжить мне деньги так же легко, как и Испанец. Из трех моих старичков только Азиз был стеснен в средствах, у двух других денег хватило бы на несколько кругосветных путешествий. Но меня интересовала только поездка домой. Хотя бы на два-три дня. Судя по робким намекам Алика, обиды, возникшие после моего последнего посещения родного города, оказались гораздо сильнее, чем можно было предположить. Но без денег там делать нечего, все только усложнилось бы...
Конечно, Старику ничего не стоило одолжить мне любую сумму. Но игра в предсмертные приготовления, возникшая как осложнение после двустороннего воспаления легких, увлекла его настолько, что ни на что другое он уже не в силах был отвлечься. Разговоры о смерти, которые Старик постоянно вел, были удобны тем, что обязывали каждого быть внимательным к любым самым нелепым его капризам, а ему давали возможность отмахиваться от всего, что не связано с ним и его болезнью.
Большую часть дня он проводил на поляне перед домом, раскинув свое могучее тело в кресле-качалке. Кто-нибудь разводил в нескольких шагах костер - это тоже было одним из его последних послеболезненных увлечений, - и он, закутавшись в плед, якобы часами наблюдал за причудливой игрой огня. На самом же деле он мгновенно забывал о костре и занимался чем-нибудь вполне прозаическим - решал кроссворд, или стриг ногти, или просматривал газеты. Но не дай бог вовремя не подкинуть в костер полено, - забыв о близости смерти, Старик долго и смачно ругался последними словами.
Впрочем, иногда он настолько входил в роль мудрого старца, уже сделавшего первые шаги на пути к небесам, что "промахи" окружающих принимал со смиренным видом, давая понять, что готов безропотно вынести любые испытания. В такие дни с ним было особенно трудно.
И совсем редко он становился тем, кем был на самом деле: ироничным, уверенным в себе любителем жизни во всех ее проявлениях, и обнаруживалось, что хоть это и затухающий вулкан, но клокочущая в нем лава еще может обжечь. В свои шестьдесят пять лет Старик умудрялся нравиться женщинам, да и сам, вдруг вспыхнув, увлекался ими не на шутку... Но большую часть времени он готовился к смерти...
Судки с обедом были встречены с приличествующим умирающему спокойствием. Но съедено было все - и пити, и долма, и шашлык - проворно, с умением, выдающим классного едока. Долму он полил простоквашей с чесноком, к шашлыку потребовал соус собственного изготовления (смесь ткемали, аджики и болгарского кетчупа с мелко нарезанной свежей кинзой; обновлялась эта смесь чуть ли не через день во время сеансов огнепоклонничества), а полную тарелку пити заел огромной луковицей, нарезать которую не позволил, чтобы не потеряла сочности, а раздавил собственноручно, благо кулаки еще сохранили былую мощь.
На этот раз он сидел на застекленной веранде, но костер посреди двора все же был разожжен. Горел огонь и в камине, занимающем полстены в гостиной, к которой примыкала веранда. Два костра в начале июля - в этом уже было что-то откровенно вызывающее, но Старик не любил себя ни в чем ограничивать. Поедая обед, он делился сомнениями, возникшими, по всей видимости, из-за необходимости любоваться красотой двух костров одновременно.
- У каждой из них свои плюсы и минусы, - изрек он глубокомысленно, обгладывая очередную косточку. - Нигяр была красавицей и понимала толк в любви, но ни черта не хотела делать, лентяйка была страшная. У Лины Гургеновны был отвратительный характер... хотя долму готовила замечательно... И с ней было о чем поговорить... Лиза... Лиза была прелесть. Я очень любил Лизу. И, пожалуй, более всего склоняюсь к ней... Меня пугает только её болезненность. Холецисто-панкреатит не шутка. Очень мучилась, бедняжка. Приступ за приступом. Из больницы не вылезала в последнее время. - Он задумался. - Да, тут нужно быть очень осторожным. - Речь шла о трех покойных женах Старика, он все никак не мог выбрать, с кем из них рядом лучше быть похороненным. - Хочется, чтобы и место было уютное. Это может все решить. В конце концов, я всех их любил. И каждая имеет на меня право. - Он опять задумался, не забывая при этом есть. Нигяр самая молодая, - осенила его новая мысль, - ей же всего тридцать шесть было. И азербайджанка. Все же свое родней. Ты как считаешь?
- Надо съездить посмотреть, - ответ мой был преднамеренно уклончивым, - я же предлагал...
- Ну куда мне, - вздохнул Старик, - ты же видищь, еле дышу, мне бы до осени дотянуть.
-Да вы прекрасно выглядите. И аппетит хороший.
Спохватившись, Старик стал есть медленней, вернее менее заинтересованно, напустив на себя отсутствующий вид, будто это и не он ест.
- А как твои дела? - спросил Старик чуть погодя с еле заметной усмешкой.
Надо же было ляпнуть про аппетит! Старика это явно задело и означало, что теперь он не отвяжется, пока каким-то образом не выместит досаду, - не любил старичок, когда упоминали о его недостатках, ох не любил!
- Все нормально.
- Отпраздновали юбилей? - Он усмехнулся и вытер губы.
- Да.
- Ну и как?
- Нормально.
- Рассказывай.
- Да что рассказывать? Пошли в ресторан. Посидели, поговорили...
- И ты доволен?
- Да.
- Ты считаешь, что все у тебя хорошо?
- Да. Только, прошу вас, не заводитесь.
- Не заводиться?! Да я убить тебя могу, несмотря на то, что сам при смерти, выбросить четырнадцать лет жизни коту под хвост и еще требовать от меня одобрения?!
- Мне не нужно одобрения! Я только прошу не говорить об этом!
- А я прошу не ставить мне условий... После моей смерти ты ни от кого не услышишь пpaвды.
- Почему это?
- Потому что правду может сказать только тот, кто ее знает. А ты всем врешь, и в ответ слышишь такое же вранье. Ты же погряз во лжи.
- Может, хватит?
- Но больше всего ты врешь себе.
- Это неправда.
- Четырнадцать лет изображать любовь к женщине, только чтобы сделать ей приятное, - это не самообман?
- Я не изображал, я любил ее.
- Вранье. Вначале была глупость, детское увлечение, потом привычка, а дальше - чистейшая ложь...
- Неправда.
- Ты хочешь сказать, что и сейчас ее любишь?
Я промолчал. Это придало ему активности.
- Самовлюбленная эгоистка. Сожрала лучшие годы твоей жизни.
- Если вы не прекратите, я уйду!
- На чем? - с насмешливым вызовом спросил он.
- На электричке! И что вы каждый раз тычете мне в глаза своей машиной. Я ваши дела на ней делаю. Мне она не нужна.
Старик понял, что перебрал.
- Белье сдал? -- перешел он на деловой тон.
- Все сдал. И белье, и в чистку.
- Извини... Но ты должен и меня понять... Мы же друзья... мы друзья или нет? Я тебя спрашиваю.
-Друзья.
-Ну вот. А раз так, то я должен, пока еще в состоянии, пока еще дышу, высказать тебе то, что у меня на душе. Так что не обижайся. Ладно?
- Ладно. - Лучшего момента быть не могло: Старик, видимо, испытывал легкие угрызения совести, во всяком случае, изображал таковые на своей крупной львиной физиономии. - У меня к вам просьба.
- Просьба? - Он откинулся в кресле, и сходство со львом усилилось. -Давай валяй.
- Вернее, две просьбы...
- Деньги?
- Да!
- Сколько?
- Много.
- Зачем?
- Мне надо съездить домой.
Он удивленно тряхнул седой гривой.
- Ты хочешь поехать в Сангачаур?
- Да.
- Занятно. Что-нибудь случилось?
- Свадьба друга.
- Ну и что?
- Я обещал приехать.
- Ты что, рассказал ему правду?
- Нет.
- Как же ты поедешь?
- Я на два дня. Закажу надгробье и назад!
- Деньги нужны на надгробье?
- Не только... На дорогу и подарок...
- Сколько всего?