Это был взгляд того, кого вырвали из глубокого, бессознательного провала в томительную и тайную глубину. Так мне показалось тогда.
Я сразу отвела взгляд, потому что не могла смотреть на его лицо.
Он быстро прошел мимо меня, ничего не объяснил нормально, как должен был: «Таня боялась», «Тане стало грустно», «Таня захотела пить», «у нее что-то заболело».
Это сделала доченька:
— Ита! Наконец! Я тебя ждала, потом уснула, и мне приснилось, что я лечу с обрыва. Я кричала, звала тебя. Пришел Толя.
Да, она называла его Толей. Не «папой» же.
Дальше все было как обычно.
Я была в ударе. Описала своих подруг в их брачной холере смешнее, чем раньше. Ушла на рассвете, когда Таня уснула и засопела, как младенец.
Анатолий тоже спал, когда я легла рядом.
Точнее, хотел, чтобы я так подумала.
С того момента я пошла по самой опасной тропе.
На счастливом неведении был поставлен крест. Над доверием, над уверенностью опускалась могильная плита.
Я следила, я затаилась, как бессонный, маниакальный охотник. Не только за ним. Самым главным было выражение лица и глаз дочери. Правда может быть только там.
Но Таня была по-прежнему безмятежной, довольной или грустной по своим, девчоночьим, причинам.
Но я знала, какими усилиями сама добивалась этого сознания внутренней защищенности, доверчивости и добродушия.
Я, человек с очень сложным характером, хотела, чтобы Таня не знала моих сомнений, подозрений и обвинений по отношению к остальным людям.
Это лишняя тяжесть, это невозможность безразличного покоя и ликования от самого факта существования.
Никогда и ничего я не хотела так сильно, как покоя и радости своему ребенку. Она и усвоила, что пока я рядом, у нее все может быть только хорошо.
И мне не было стыдно рассматривать незаметно по сантиметру тело обнаженной дочери, когда я по обыкновению промывала сама ее длинные волосы.
Не знаю, что я хотела и боялась там найти, но вздрагивала от любого пятнышка. Потом понимала, что это родинка или пигмент, и вздыхала с облегчением, как будто поймала глыбу над ее головой.
Это был путь приближения к аду.
Я уезжала из дома, когда они оставались вдвоем, говорила, что вернусь вечером, а сама появлялась без предупреждения через два часа, через полчаса, через пятнадцать минут.
Я сознательно засиживалась со своими приятельницами до поздней ночи или до рассвета, а потом кралась на цыпочках.
Ничего криминального не обнаружила.
Они, как и при мне, могли лежать рядом на диване и смотреть телевизор, сидеть за одним столом и играть в компьютерную игру.
Толя мог склоняться над Таней, когда она делала домашние задания, касаться ее плеча, руки, спины.
Ничего такого, кроме его взгляда, выражения лица. Кроме уклончивости в нашем с ним контакте, новой манере проходить мимо меня.
Рядом прошел, а как будто обошел за версту.
Беседы наши за столом были такими же оживленными, за исключением того, что Анатолий говорил все реже.
По ночам мне так же приятна была его близость. Просто ощущение, что он рядом, я в его тепле, родном запахе. Но объятия все чаще обрывались, как будто разрезанные острой мыслью, которая превратилась в убивающий желание клинок.
Да, возможно, дело было именно во мне и в его реакции на мою ядовитую подозрительность.
Иногда такие вещи притягивают именно то, чего не хочешь, чего больше всего боишься. Подозрение может родиться раньше преступления.
Оно может стать родителем беды. Но это уже размышления после факта.
И подошел к концу путь приближения к аду. Начался ад.
Глава 3
Ад
В конце ноября я каждый год ездила в наш подмосковный дом на день рождения отца. Он родился двадцать третьего, я приезжала за несколько дней, чтобы все убрать и приготовить ужин для очень маленького круга его друзей. Так было и в тот наш неспокойный год. В тот раз решила поехать на электричке, а не на машине: была жуткая слякоть, на шоссе вечерами наледь, в поселке дороги превратились в непроходимую грязь.
Электричка прибыла в Москву вечером.
Я была практически без вещей, поехала домой на метро. Со двора посмотрела на окна квартиры. Свет горел только в гостиной. Открыла дверь своим ключом. По своему идиотскому обыкновению последнего времени никого не окликнула, сняла туфли, куртку и бесшумно прошла до порога гостиной.
Сверкающий ужас того, что я увидела, ослепил меня навсегда. С тех пор я реально перестала видеть яркость красок.
Анатолий лежал посреди комнаты.