– Кьоники, – тихо сказала Ники.
Она стояла рядом, и Чарена чувствовал, как нарастает ее ветер, кружит в токах крови. Один лишь движение, одно слово, – и Ники выпустит его. Лхатони для нее – чужой язык, но сейчас нельзя отвлекаться, нельзя объяснять.
Чарена коснулся локтя Ники – легко, чуть заметно, и она вздохнула, сдержала рвущуюся мощь.
– Ты заклинатель, – сказал Чарена. – Почему ты с ними?
– Заклинатель, – согласился тот и замолк. Чарена знал эту тишину. Сколько раз стоял также, ища ускользающие слова нынешней речи. – Я не должен служить им, верно. Никто из нас не должен. Но мы смирились, никто не верил, что может быть иначе, что можно все переменить.
Никто? Верш, одинокий, лишившийся близких, верил и ждал. А этот человек, молодой, сильный, наделенный оружием и властью, – смирился?
– Скажи! – Заклинатель спустился ниже, встал над дрожащей сетью западни. – Ты здесь, чтобы вернуть империю?
– Она не исчезала, – ответил Чарена.
– Я знал! – воскликнул пришедший – так запальчиво, будто поспорил с кем-то и выиграл богатство. – И в империи, в твоей империи, заклинатели больше не будут рабами?
– Я освобожу их, – сказал Чарена. – Убью всех, кто мне помешает.
Заклинатель схватился за поручень и заговорил быстрее, спотыкаясь о долгие звуки, теряя куски слов:
– Я хочу спасти. Здесь, в столице, нас не так много, почти все были в клетках, но мы сумели вывести наверх, на крышу. Готовы подняться на летающих… готовы улететь! Нужно ли? Не знаю, чего ты хочешь, не знаю, что сделаешь, но город – он устоит?
Я решил. Чарена коснулся путей, вобрал их голоса. Ничто не устоит.
– Улетайте, – сказал он вслух. – Летите на север, далеко и быстро.
– У нас мало времени? – Заклинатель подался вперед, лицо на миг оказалось на свету.
– Очень мало, – кивнул Чарена.
Пленник прохрипел что-то – не то имя, не то, ругательство, но заклинатель не взглянул на него. Коротко и неумело поклонился Чарене, сказал:
– Мы вернемся, клянусь.
И побежал вверх по лестнице.
Ступени загудели, завыло эхо в колодце. Но зов путей взлетал еще выше, звучал громче. Медлить больше было нельзя.
4.
Приборы в теле сбоили, стабилизаторы не справлялись.
Регенерация вкручивалась в ткани – становилась медленней, мучительней с каждым ударом тока. Сердце билось неровно, слух пропадал и возвращался, сознание гасло. Это было страшнее всего.
Адил не знал, как оказался на ногах. Наверное, его подняли или заставили встать, а он подчинился, как безвольная кукла. Впереди чернел провал, каменные ступени уходили вниз.
– Если не захочет спускаться, – сказала Твинир у него за спиной, – можно просто столкнуть. Он не умрет, даже если башку проломит. Или не сразу умрет.
Надеется, что я заупрямлюсь, понял Адил. Хочет скинуть с лестницы, посмотреть на агонию.
Он молча сделал первый шаг, и тут же позади раздался щелчок, луч фонаря заскользил по стенам. В камнях темнели трещины – нет, выбитые надписи и знаки, но Адил не мог сосредоточиться, не мог разглядеть их. Все расплывалось, мысли туманились.
Только не это. Пусть все потеряно, но он должен остаться собой.
Сны предупреждали, но он не разгадал их до конца. Никому из одаренных нельзя было верить, даже тем, кто принес присягу и служил под его началом. Но он обманывался до последней минуты.
Сперва, когда Сеймор спустился в колодец, когда только заговорил, Адил был уверен – все идет, как надо. Сеймор морочит врагов и не смотрит на него, чтобы ненароком себя не выдать. И только в конце стало ясно: это предательство. Что-то страшное творится наверху. Давний заговор или спонтанное восстание, все возможно. И там, в окружении одаренных, осталась Мели. Что с ней? Он должен узнать.
Лестница кончилась, дно колодца отозвалось на шаги странным, мелодичным звоном. Волк спрыгнул со ступеней, стал бродить вдоль стен. Пол под его лапами расцветал мерцающими следами, изумрудом и лазурью. Адил зажмурился, попытался силой воли прогнать галлюцинации. Но, когда открыл глаза, все стало только хуже.