– Мы не на таком поезде поедем, на другом. Не нужны там будут никакие деньги, мы просто…
Она не успела договорить – белая тень метнулась над краем скалы, и на тропу прыгнул кьони.
Подбежал к Чарене, ткнулся в протянутые ладони. Смотрел не отрываясь, дышал тяжело, бока вздрагивали. Чарена наклонился, положил руку ему на голову, заглянул в глаза. Они были серыми, как пасмурное небо.
Кьони. Бежал ко мне.
Волк тихо заворчал в ответ.
– Он говорит, что его зовут Эша. – Голос девушки был чуть громче шепота, но Чарена расслышал. Обернулся и увидел, что она отступила с тропы, вжалась в скалу и стиснула кулаки так, что побелели костяшки пальцев. – И говорит, что если бы не ты, он бы меня съел.
Дальше они пошли втроем.
Девушка шагала впереди, колючки хрустели под толстыми подошвами. Указывала путь – и позабыла, что боялась волка. Оглядываясь, едва скользила по нему взглядом, и на Чарену смотрела без удивления, словно знала давно.
Кьони не отбегал, держался рядом. Иногда замирал, – лишь уши вздрагивали, ловили звуки, – а иногда припадал к земле. Но чаще неспешно шел рядом с Чареной.
«Его зовут Эша». Так она сказала, и Чарена не усомнился. Каждое движение кьони, его дыхание и взгляд были пронизаны звучанием этого имени. Оно серебрилось, шелестело, горело сдержанной силой. Подлинное имя, то, что приходит во время бдения, в одиночестве.
Отчего он думал, что вправе давать им прозвища? По своей прихоти решал, кто как будет зваться, но и у Ки-Ронга, и у каждого из них уже было настоящее имя! Волки понимали Чарену лучше, чем люди, следовали за ним, знали, где сплетаются и куда бегут незримые пути. А он и не попытался отыскать имена своих спутников.
Эша взглянул на него, будто услышав эти мысли.
Но ведь прежде Чарена не встречал человека, который знал бы язык волков. Кто эта девушка?
Она обернулась, быстро заговорила, – Чарена лишь по жестам догадался, что нужно идти осторожно, след в след, пригибаться и прятаться за скалами, прорезавшими склон. Солнце давно перешло полдень и рваная островерхая тень ползла к подножию горы, туда, где блестели рельсы и стоял поезд. Он виделся отсюда крохотным, будто игрушка, и обветшалым, цвета старой земли. Здесь не было ни длинной пристани, ни городских улиц, ни людей, спешащих по своим делам.
– Тихо! – прошептала девушка и прижала палец к губам. – Нас не должны заметить!
Да, людей не видно, но кто знает, где они притаились. Быть может, в поезде или за скалой. Чарена кивнул.
Их никто не заметил.
Чарена спускался последним. Смотрел, как девушка идет, вжимаясь в низкую каменную гряду, – бесшумно, каждый шаг выверенный и точный. Так пробираются мимо часовых в стан врагов, так пытаются проскользнуть ночью мимо городской стражи. Эша не стремился опередить ее, крался следом и изредка оборачивался, смотрел на Чарену.
Кто враги, от кого нужно прятаться? Это не те, с кем идет война, ведь битва гремит далеко отсюда: земли у пролива не знают покоя, как и прежде, тысячи лет назад. Чарена понял это из слов Мари и из рассказов Джени. Но Мари, ее брат и даже женщины в монастыре, отгородившиеся от всего мира, – боялись не только заморских воинов. И повторяли, что дороги в столицу нет, что никого не пустят туда.
Что-то случилось с империей, пока он спал.
Девушка замерла у последнего камня, махнула рукой, призывая остановиться, и тут же устремилась вперед.
Поезд казался позабытым и старым, как холмы вокруг. Совсем не таким, как тот, что привез Чарену: не было ни серых, ни синих фургонов с широкими окнами и сетчатыми лестницами. Вместо них над колесами возвышались огромные вытянутые бочки, все в черных подтеках и пятнах ржавчины; за бочки цеплялись открытые повозки, а за них – неказистые вагоны, сколоченные из обшарпанных коричневых досок.
Девушка, не оглядываясь, подбежала к одному из них, ухватилась за скобу в стене и взобралась на узкую приступку. Сдвинула щеколду и толкнула тяжелую дверь, – та поддалась, с усталым скрипом покатилась в сторону. Звук остался в воздухе протяжным эхом, слишком громким для здешней тишины.