Чарена залпом допил жгучее вино, и наваждение схлынуло.
– Болезнь была, – объяснил он. – Теперь нет. Теперь все хорошо.
– Да понятное дело! – Чаки сдвинул пустые стаканы, вновь взялся за бутылку. – А то бы ты тут не сидел. Но как ты заболел-то? На войне? Или что-то с тобой делали?
Пол чуть заметно кренился, покачивался край стола. Светильники расплывались, превращались в радужные вихри, и лучи скрещивались и танцевали под потолком. И совсем не хотелось вспоминать о болезни среди сияния, покоя и тепла.
Но Чарена не мог ее забыть. Только как он заболел, когда? Так медленно подбиралась к нему хворь, капля за каплей проникала в кровь, оседала в сердце, отнимала сон, оставляя режущий кашель взамен. Дворец полнился слухами, люди говорили, что император проклят. Рабыня – черноволосая, одна из плененных ведьм с берегов Айоры – крикнула ему в лицо: «Ты заслужил это, Чарена! Луна покарала тебя!» А Аджурим сказал: «Ты слишком много сил отдаешь, ты человек, а не дух небес, остановись, а то от тебя ничего не останется». Но Чарена не мог остановиться, пути горели, текли сквозь него. А Карионна – если она и правда была рядом в последние дни, – прошептала: «Земля зовет тебя, забирает. Но не бойся, не бойся, настанет время, она тебя вернет».
И так и случилось, он вернулся.
– Просто болезнь, – сказал Чарена.
– Ты совсем меня не боишься. – Голос Чаки звучал задумчиво, удивленно, словно его и правда стоило бояться. – Видно, совесть у тебя чиста, не к чему придраться?
Чарена хотел ответить, но в этот миг пути дрогнули, потянули за собой. В их звон вплелся призывный вой кьони, – за гранью человеческого слуха, но такой близкий.
Эша зовет меня.
– Мне пора, – сказал Чарена.
– Постой. – Чаки вскинул руку, жестом велел не торопиться. Наверное, и правда считал себя опасным человеком, который вправе указывать и запрещать. – Еще не все обсудили. Тебе ведь, наверное, помощь нужна?
Чарена подхватил заплечный мешок, поднялся из-за стола. Пол вновь качнулся, но не успел уйти из-под ног, – мир расцвел, запылал мириадами поющих нитей. Стены и крыша, воздух и люди, все сияло, летело, жило. Так далеко от столицы, но будто в самом ее сердце, в сплетении путей. Там, где заклинатель един с заклинательным кругом, жрец един со своим божеством, а Чарена – со всей землей, с каждой искрой ее жизни.
Он засмеялся от счастья.
– Нет, помощь мне не нужна. Я благодарен тебе, и дорога впереди долгая, я знаю, но твоя помощь задержит меня. Мне столько нужно сделать, мне нужно все исправить, никто не сделает этого, кроме меня. Но ты скоро увидишь, узнаешь все сам, и…
Он понял, что говорит на лхатони, но уже не сумел остановиться.
6.
Чаки не мог шелохнуться, больше не чувствовал тела. Словно его не стало.
Только что было тихо, ни тени магии, лишь утренние следы угасали вдали. И вдруг воздух взорвался силой, сжег волю. Волны колдовства рассекли душу, загрохотали, как вертолетные лопасти. Падали, вращались, – молнии и ветер, ослепительный лед, солнечное пламя, вскипающие толщи воды. Боль, восторг, ярость и страсть, все, все, чем полон мир!
Я не выдержу, успел подумать Чаки. Умру, все вокруг умрут.
А потом услышал смех.
Беловолосый парень, Рени, – Чаки так и не сумел разговорить его, так ничего и не узнал, – бездумно смотрел перед собой и смеялся, говорил что-то. Магия расходилась от него водоворотом, кружилась и ликовала. Казалось, вот-вот сметет стены, раздробит стропила, раскидает столы и людей, – но нет, никто не замечал ее. Все также бренчала гитара, звякала посуда, каждый был занят своим делом.
Рени продолжал говорить. Слова летели легко, напевно, но смысла в них не было. Что это, древние заклинания, искаженные крохи забытых традиций? Говорят, в предгорьях Вараджа у диких племен своя магия, может быть, он оттуда?
Нет, это знакомый язык. Чаки слышал его прежде, – но когда? Давно, в детстве, на скучных уроках в перерывах между тестами? Бесполезные знания, которые так легко выветрились из головы. Древний язык, лхатони.