Но с каждым днем, с каждой встречей он все яснее чувствовал, – нужно спешить. Скорее добраться до города, найти поезд, помчаться к цели. Столько неясного, слишком много врагов, нельзя останавливаться.
Ники бродила позади лачуги, среди высохших когтистых кустов и замшелых деревьев. Тянулась к ветвям рябины, обрывала алые грозди. Что толку собирать их сейчас? До первых морозов останутся горькими.
Ники спрятала ягоды в сумку и только тогда обернулась к Чарене.
– Доброе утро, – сказала она.
Круги у нее под глазами стали еще темнее – спала ли этой ночью? А голос звучал тихо и слабо, будто не взрослая девушка, а ребенок, потерявшийся и усталый.
– Что-то – плохо? – спросил Чарена.
И пожалел. Сперва стоило ответить на приветствие, пожелать легкого пути. Разогнать ночные тревоги, а потом уже спрашивать о печалях.
Но сказанного не вернешь.
– Мне страшно! – ответила Ники. – Я хочу скорее домой!
Ладони закололо, – искры огня, крупицы льда, дрожь земли, – и пути вспыхнули ярче, готовы были подхватить стихию, разорвать утренний покой, уничтожить врагов. Но луга позади хижины были безлюдны, никто не крался в травах. Ветер касался желтеющих листьев рябины, сверчки стрекотали, провожали последние теплые дни, а в высоте парил ястреб. Плавно, круг за кругом, ложился на крыло и возвращался. Ни небесных грохочущих машин, ни тех, что мчатся по земле, пожирая горючую смесь.
Врагов рядом нет.
– Не надо, не надо страха, – попросил Чарена. Как мало слов, какие они неверные и тусклые! – Мы идем в столицу, ты идешь со мной. Мы будем там – скоро. Это мои слова, это правда.
Я обещаю, вот что он хотел сказать. Я обещаю, верь мне.
Ники поймала его взгляд и кивнула.
И вновь – целый день в пути.
Луга превратились в холмы, каменистые склоны перетекли в редкий лес. Деревья казались усталыми, бурые листья опадали от каждого порыва ветра. Земля то и дело обрывалась оврагами, круглыми голыми оспинами, – как от удара небесных камней, но меньше. «Здесь воевали, – сказала Ники. – Давно, лет тридцать назад».
Солнце садилось, тени путались среди корней и ломкого кустарника, а воздух наполнялся жалящим звоном мошкары. И постепенно в него влились другие звуки – гул и шум дороги. За сумеречными силуэтами деревьев вспыхивали глаза машин, проносились мимо и гасли. А затем показался город.
Он выгнулся горной грядой, облачной тенью. Огоньки мерцали, тянули к себе, как колдовская приманка. Может, так и есть, это лишь виденье, духи холмов соткали его, чтобы завлечь путников? Но ветер нес запахи гари, бензина и металла, мусора и пищи. Человеческий город.
Вслед за Ники Чарена и Эша пробрались через пустырь, мимо свалки и покосившихся лачуг. Фонарей здесь не было, никто не вышел посмотреть на путников, лишь собаки зашлись лаем. Эша ступал бесшумно, скалился, его глаза блестели во тьме.
Остановились перед лабиринтом жестяных навесов. Чарена пригляделся и понял, – это загоны для машин, они спят здесь, как лошади в стойле. Но часть загонов пустовала, а в других громоздились мешки и колеса.
– Подожди здесь, – прошептала Ники. – И ни с кем не разговаривай! Я сейчас все разузнаю и вернусь.
Она нырнула в проход между навесами.
Чарена замер, не зная, как поступить. Пойти следом или ждать, как она попросила? Скрылась так быстро, – уверенная, храбрая, – шаги уже затихли, смешались с тенями. Но Чарена помнил ее измученный утренний взгляд, помнил, как она сказала: «Мне страшно». Если встретится опасность, спасет ли ее ветер? Она не обуздала его, он может предать, улететь, а Чарена будет далеко, не успеет помочь.
Но в прошлый раз Ники сказала: «Ты будешь мне мешать», и теперь не просила о помощи.
Эша тихо зарычал, глядя ей вслед, – будто вторил мыслям Чарены. Но потом переступил на месте, принюхался и опустился на землю. Чарена сел рядом.