– Если не придет скоро, – проговорил он, – скажу тебе, а ты позовешь ее. Она тебя слышит издалека, понимает лучше, чем свой ветер.
Эша шевельнулся, прижался мохнатым боком, – хотел согреться и поделиться теплом. От земли тянуло стужей, словно там, в глубине, таились ледяные искры, готовились пустить ростки, прорасти зимним морозом.
Чарена запрокинул голову. Над жестяными навесами высились дома, – огромные, в каждом не меньше семи этажей. Светились ряды окон, лишь изредка – черный провал. Электрическое сияние, где-то беспощадно белое, где-то желтое, теплое. В окнах двигались силуэты, шевелились складки занавесей. Сколько людей живет в таком доме, сотня или две? У каждого своя семья, близкие, родные, вечерний разговор за накрытым столом. Должно быть, обсуждают прошедший день и тяготы работы, говорят о будущем. Делятся новостями – что там, на войне? Вспоминают тех, кто погиб, ждут тех, кто должен вернуться из боя. Кто-то еле слышно шепчет о Лаборатории, – как же понять, что в ней творится? – кто-то замолкает, бледнеет, как Мари.
У каждого своя судьба, полная трудов, стремлений и страхов. Пути текут, делятся силой, питают всех, кто живет на земле, – но люди не знают об этом.
Как не знают и о Чарене. Но даже если бы заметили его, то кого бы увидели? Бездомного заклинателя, прячущегося между навесами и зарослями репейника.
«Вовсе это не сорняк, – так объясняла про репейник Карионна. – Его масло очищает тело, проясняет разум, а настои изгоняют хворь. Сильное лекарство». Но против той страшной болезни все лекарства были бессильны. Ее изгнало лишь время, растянувшееся бездонной пропастью. И с другой стороны этой пропасти остались Карионна и Ки-Ронг, остались все прежние друзья Чарены, все его женщины, все, кто был тогда ему дорог.
Ждала ли его Карионна, верила ли, что увидит вновь? Может быть, поселилась в столице, в императорском доме на вершине холма? Но он звал столько раз до болезни, а она не желала приехать. Наверное, уже тогда знала его судьбу, гадальные огни или зола на рогатом алтаре рассказали ей обо всем. Потому она и оставалась в своем одиноком жилище на берегу реки, собирала травы, жила, как отшельница. Прокляла ли дорогу, которую избрал Чарена, прокляла ли его судьбу?
Нет, такого быть не могло.
Эша встрепенулся, и Чарена отогнал мысли, вгляделся в темноту.
Ники выскользнула из-за угла. Ночь скрадывала очертания, но по поступи, по тихому смеху было ясно – все хорошо.
– Вот, что я достала, – сказала Ники и захрустела бумагой, раскрыла сверток. Запахло свежим хлебом и и копченым мясом. – Поезд через два часа, но я нашла место, где можно погреться, и никто нас не заметит.
Наверное, это была свадьба. Музыка доносилась издалека, звенели бубны, взвизгивали дудки, а над дребезжащими струнами поднимался нестройный хор. В проходе между домами и забором виднелись пятна электрического света: оранжевые и желтые. Но среди них плясали прозрачные, мятущиеся тени, и пахло дымом, – там был и живой огонь.
Эша остановился на границе темноты, а потом скользнул в сторону, исчез. Чарена не стал звать и спрашивать. Знал, куда отправился кьони, – бродить по округе, искать пищу. Вернется в срок.
Ники, не таясь, устремилась навстречу музыке и свету, и Чарена пошел за ней.
Большой двор – или пустырь, превращенный в праздничное поле? – был заставлен столами. У дальнего, северного края белели скатерти, тянулись длинные скамьи, висели гирлянды из осенних ягод. Женщина в желтом платье обнимала своего друга, а тот смеялся, разливал вино по стаканам. Рядом галдели люди, то подхватывали песню, то кричали и хохотали. А музыканты, трое, все в черном и желтом, едва удерживали мотив, но продолжали играть, не останавливались. Тут все уже были пьяными, праздник шел давно.
А ближе, – по сторонам и поперек двора, – стояли столы попроще, доски на грубых опорах. Здесь толпились разномастные, непохожие друг на друга люди, – молодые и старые, кто в тусклых куртках с нашивками на рукавах, кто в обтрепанной одежде, почти в лохмотьях. Передавали друг другу огромные бутыли, плескали в бумажные чашки мутный напиток. Похоже, всех соседей позвали, любому бродяге открыли дверь, – чтобы пили за здоровье хозяев, кричали пожелания и веселились.
Возле каждого стола чадил и трещал воткнутый в землю факел, – вот почему Ники сказала, что здесь можно погреться. Воздух расходился теплыми волнами, манил к себе.