Да, наверное это свадьба. Даже если что-то совсем другое – никто не заметит двух чужаков.
Чарена взял из рук Ники полную чашку, – бумажные бока прогибались от прикосновений, жидкость опасно кренилась, – и сделал глоток. Ждал, что сейчас текучий огонь опалит язык, вспыхнет в горле, но это оказался не эрв, обычное вино. Слишком крепкое, сладкое до гниловатого привкуса, но все же вино. Тепло медленно расцветало внутри, наполняло озябшее тело, ползло к кончикам пальцев. Старик, стоявший по соседству, хмыкнул, протянул Чарене бутылку.
– Эй, нечестно! – Ники толкнула его локтем. – Ты слишком быстро пьешь!
– Нужно тепло, – объяснил Чарена и долил вина себе и ей. Не так уж много оставалось в бутылке, совсем на дне.
У северных столов закричали, захлопали в ладоши, и музыка взметнулась громче. Сперва показалось – воинский гимн, призыв духа битвы. Но нет, это была плясовая песня. Женщина в желтом платье, спотыкаясь и хохоча, потащила своего избранника танцевать, другие поспешили за ними, и вскоре двор стал тесным.
Чарена не успел заметить, когда Ники метнулась туда, – только что стояла рядом, и вот уже оказалась среди танцующих. То замирала, то неслась и кружилась, ботинки били по земле, короткое платье разлеталось. Ники уворачивалась от встречных, вскидывала руки, исчезала в толпе и появлялась снова. Наверное, ветер, непокорный и незримый, обнимал ее и влек за сбивчивым крикливым напевом. Никто больше не был ей нужен, никто не сумеет к ней прикоснуться, она будет танцевать одна.
Чарена следил за ней, как завороженный.
Ники поймала его взгляд, остановилась, потеряв ритм, и тут же подбежала, перегнулась через стол.
– Нельзя тут стоять, когда такая музыка! – крикнула она. – Кьоники, идем!
Она потащила его в толчею и гомон. Музыка здесь гремела, лилась из черных ящиков на столбах. Чарена оглянулся, – но музыканты все еще были на месте, играли по-прежнему, это электричество усилило их голоса. Как теперь танцуют, чего ждет от него Ники? Он не знал. Но не хотел, чтобы она ускользнула, – и взял за руки, повел в простом деревенском танце, знакомом с детства.
Вино горело в груди, гремящий мотив говорил: быстрее! Шаги превращались в бег, от поворотов кружилась голова, Чарена чувствовал, как сердце Ники грохочет, эхом отдается в ладонях. А сама она смеялась, мотала головой, отчаянно и безрассудно.
Песня взлетела в оглушительную высь – и стихла. Ники не отстранилась, не вырвалась из его рук, замерла рядом, пытаясь отдышаться. Электрические тени и отблески живого огня схлестывались на ее лице, глаза казались бездонными, темными. В волосах заблудился горький, чистый запах трав, полыни и горицвета.
И ее ветер молчал.
Чарена привлек ее ближе и поцеловал.
На миг показалось – Ники ответила, губы дрогнули, он успел ощутить их вкус. Но тут же она дернулась, отступила на шаг и сжала кулаки.
– Нет, – сказала она.
Смотрела на Чарену как на чужака, опасного незнакомца, и он запрокинул голову, чтобы не видеть этого взгляда. Сквозь мельтешение огней попытался отыскать звезды, различить растянутый, искаженный серп.
– Нет, – согласился он.
Когда он вновь посмотрел на нее, Ники была прежней – будто ничего и не случилось. Хмурилась, всматривалась в ночь, а потом кивнула.
– Нам пора, – сказала она. – Эша уже здесь.
3.
После датчиков руки чесались, кожу жгло. Чаки потер запястье, но стало только хуже, – зуд вспыхнул, хоть в холодильник прячься.
– Не трогай, – сказала Мели и снова склонилась над клавиатурой. – Сейчас все пройдет.
Чаки оперся о подоконник. Вгляделся в ночную тьму, попытался распознать очертания леса, стену, ворота и дорогу. Ничего. Лишь красные огни на невидимых башнях. И отражения: мерцающие пятна мониторов, отблески ламп, движущиеся фигуры людей. Словно там, за стеклом, особая камера испытаний, и бестелесные души плавают во тьме, ловят крохи света. Не могут выбраться, не могут умереть и родиться снова.
Электричество мигнуло, – всего на секунду, – и Чаки выпрямился, замер, готовый сорваться с места. Но рация молчала, и сирены не заголосили. Обычный скачок напряжения.