– На грузовых поездах, – ответил Бен. – Засекли на станции и проверили несколько направлений, обнаружили следы.
На грузовых поездах! Чаки не смог сдержать усмешку. И правда, глупо выдумывать сказки, надо верить своим глазам. Как еще может путешествовать нищий оборванец.
– В сторону столицы, – добавил Бен.
– Но там же кордоны, – сказал Чаки. – Все поезда досматривают, все машины.
Столица – военный штаб республики, сердце бывшей империи. И неучтенный маг хочет попасть туда? Ради диверсии, наверняка. Или он просто сумасшедший, как и беглая девчонка.
– Главное, что мы знаем направление, – сказал Бен. – Засаду уже подготовили, завтра их встретим.
– Мне вылетать к вам? – спросил Чаки.
Мгновение до ответа показалось таким долгим. Он не знал, чего хочет больше, услышать «да» или «нет». Остаться здесь, среди осмотров и рутины, или оказаться в засаде и ждать, когда вспыхнут лезвия силы, разрежут душу в клочья.
– Пока нет. – Бен вздохнул. Тихо, с сожалением. – Я видел твои показатели, они почти стабильны, скоро должны отпустить. Но пока разрешения нет.
– Ясно, – ответил Чаки. Услышал ли Бен разочарование в его голосе, услышал ли облегчение? Чаки и сам не понимал, что чувствует. – Удачи завтра.
4.
А ведь Кьоники даже не извинился.
Ники смотрела на него сверху вниз – сидела на ящике, не в силах успокоиться. Вагон покачивался, колеса грохотали, будто снова и снова пытались выговорить одно и то же слово. Кьоники лежал на полу, рядом с Эшей, заснул легко, как всегда. Нет, он не пытался больше лезть к Ники, ни по дороге, ни в поезде. Но мог бы извиниться. Ведь уже пообещал тогда, в подземном убежище, что не будет к ней приставать.
«Им всем это надо», – так говорила одна девочка в центре для одаренных. Как ее звали? Лит? Или как-то похоже. Она всегда была под таблетками или обколотая, на уроке наклонялась через парту и доверительно шептала: «Зря боишься, ничего в этом страшного! А если подружиться с кем-нибудь из персонала, то можно много выгадать, привилегии, подарки». Конечно, она врала, не все мужчины были такими, даже не все надсмотрщики. Но были и ужасные, такие отвратительные, – посмотрят на тебя, и уже начинает мутить.
Ники крепче обхватила руками колени и замотала головой. Только вспомнишь этих уродов, и душу заволакивает липкое белое марево. И ветер – дрожит, просыпается, становится все горячей. Сколько раз он защищал ее – и сметал мысли и память. Она не могла им управлять, не могла даже вспомнить, как он бушевал, что в это время было. «Сумасшедшая тварь», – так про нее говорил один из охранников. Он потом долго ходил в гипсе.
Конечно, не все такие уроды, и Кьоники не такой. Но когда напиваются, как один становятся дураками, забывают, что обещали, вообще все на свете забывают. Не надо было разрешать ему пить и танцевать с ним не надо было.
Нет, нет, нет, так она никогда не успокоится, будет вспоминать психушку и всякую гадость. А вспоминать надо хорошее. Так мама говорила: «Когда тебе плохо, надо вспоминать хорошее». Давным-давно говорила, когда они жили в столице. Там, в столице, все хорошее и осталось.
Ники закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Шум колес мешал ей, и затхлые запахи вагона, и страх, всегда бродивший рядом. Ее выслеживают, гонятся за ней, вдруг поймают, вернут в психушку? Нет! Она доберется до столицы вместе с Кьоники и Эшей, и все будет хорошо. Все будет так, как она помнит.
Будет фонтан, искрящийся, рассыпающийся прозрачной пылью, – вот же он!
Радуга дрожала в струях, вода журчала, переливаясь через края каменной чаши. Голуби толклись возле фонтана, клевали рассыпанное зерно и хлебные крошки. С вершины белой лестницы был виден весь двор: цветная плитка, затоптанная множеством шагов, курлычащие птицы и играющие дети.
Ники одернула платье – красное, с передником. Ей уже исполнилось пять лет, она большая и может гулять одна, без присмотра. Там, у фонтана, собрались ее друзья. Смеялись, кричали что-то, мячик скакал по плитке. А Кьоники, где же он? Ники нахмурилась – неужели не пришел? Нет, вот он! Играет один, тянет за веревку паровозик на колесах. Кьоники тоже отпускают одного, он даже чуть старше, чем Ники. Но другие дети его сторонятся, почему? Наверное, из-за белых волос. Ну и дураки, это ведь красиво!