Она и правда была с Чареной дольше других. Дочь одного из покорившихся князей, Шенна приехала в столицу посланницей и так и осталась во дворце. Ее братья избрали воинский путь, служили под началом Рагру, Чарена часто встречал их. А саму Шенну сперва не замечал – пока не увидел среди волков.
Весна уже пробудилась, дрожала в прозрачном воздухе, и аромат первых цветов был сильнее благовоний. Кьони кружили по двору меж флигелей, гонялись друг за другом, запрыгивали на веранды. А среди этой бури стояла Шенна. Боялась шелохнуться, обеими руками сжимала на груди покрывало, – ветер рвал его, раздувал синий шелк. Чарена подошел к ней, провел среди расступившихся кьони. С тех пор Шенна часто приходила к нему, почти каждую ночь поднималась в дом императора.
Красота Шенны была северной: резкие скулы, раскосые темные глаза. Она подводила веки золотом, переплетала черные косы жемчугом и серебряными оберегами. Говорила, что больше не боится волков, а увидев Ки-Ронга улыбалась, даже протягивала руки, – но тот всегда ускользал, не давал прикоснуться.
Когда болезнь едва зародилась, – Чарена не желал в нее верить, старался не замечать, – Шенна принесла молитвенные ленты и колокольчики, отгоняющие злых духов, и развесила по углам спальни. Взгляд цеплялся за синие и алые буквы, вышитые на полотне, а тоскливый звон будоражил, мешал заснуть. Чарена не выдержал, велел слугам снять амулеты и ленты. Шенна не помешала ему, лишь смотрела испуганно – как тогда на волков.
Этот страх остался в ее глазах. Слова и поцелуи Шенны стали осторожными, лишенными страсти, – будто вся любовь отгорела, превратилась в жалость. Чарена пытался объяснить, рассказывал про пути, переплетенные в сердце, про волю земли – разве страшны ей болезни? И эта хворь мимолетна, пройдет. Шенна кивала, соглашаясь, но не верила.
Однажды ночью Чарена проснулся от надрывного кашля. Сперва показалось – звук летит с другого конца столицы, а здесь лишь боль, шпарящая, выворачивающая внутренности. А потом понял – это он сам захлебывается хрипом. Внизу завыл кьони, тоскливый клич заставил вздрогнуть, и полегчало. Чарена приподнялся, сел на ложе и увидел, как Шенна – в наспех накинутой одежде, босая, – выбежала за дверь. Ее голос, зовущий лекаря, разнесся по коридору.
Тут же появились слуги, принесли питье. Уже не вино, – отвар целебных трав, густой и горький. Кашель утих, боль затаилась. Волк продолжал выть, все громче, ближе, но у Чарены не было сил выйти и успокоить его. Кто это из бессчетной стаи? Не Ки-Ронг, – тот вошел вместе с лекарем, застыл возле Чарены, не пожелал уходить. Лунный свет мерцал на его шкуре, серебром преломлялся в глазах.
Шенна не вернулась.
Не появилась ни на следующую ночь, ни после. Чарена послал за ней, но пришла служанка, рухнула на колени, прижалась лбом к полу. Зашептала извинения, Чарена не разобрал слов, велел говорить громче.
– Госпожа уехала. – Служанка выпрямилась, но не посмела встретиться взглядом с Чареной. – Не хотела докучать императору, вернется, когда болезнь его покинет.
– Пусть не возвращается, – сказал Чарена. – Ей закрыт теперь путь в столицу.
Наутро на лестнице нашли мертвого кьони. Чарена не смог его вспомнить, да и замечал ли среди сотен других? Совсем молодой, видел лишь одну зиму. Он лежал на ступенях, до последнего вдоха пытался подняться к жилищу императора. Остекленевшие глаза смотрели ввысь, зубы обнажились в оскале. Ки-Ронг обошел его кругом – раз, другой, третий, – но не проронил ни звука.
– Не знаю, – покачал головой целитель. – Не могу понять, отчего он умер. Будто смерть пришла и остановила его сердце.
Из-за меня, подумал Чарена. Ради меня. Безымянный кьони забрал часть недуга, и эта ноша его погубила.
– Похороните его в восточном саду, – сказал он вслух.
Позже, сидя в зале малого совета, Чарена вглядывался в лица собравшихся: молодых и старых, служивших ему с первых дней империи и приехавших в столицу недавно. Смотрел и вспоминал слова Карионны: «Они любят не тебя, а твою удачу и силу». Разве не оказалась она права? Шенна уже отвернулась от него.
Время текло медленно – не различить, утро еще или настал полдень. Солнце скрылось, над лазоревыми крышами ползли тучи. Осенний ветер шуршал свитками, нес промозглую сырость, но Чарена запретил закрывать окна. Слишком душно было взаперти, даже сейчас каждый вдох давался с трудом. Советники рассказывали о неурожаях, о засухе в южных княжествах. Рассуждали, как уменьшить беду, но Чарена чувствовал за их речами другие, потаенные слова.