Правитель не должен болеть, его несчастья – несчастья страны. И есть лишь один способ утолить ее муку, – давний, почти запретный, но не забытый. Нужно вырыть могилу в три человеческих роста, и пусть князь оденется в праздничные одежды, распишет лицо и тело священными знаками. Пусть жрец Безымянного духа рассечет ему запястья, опустит князя в могилу и засыпет землей, а люди благородной крови впрягутся в плуг и превратят это место в поле. Тогда духи насытятся, страна исцелится.
Но никто не заговорил об этом. Из страха или потому что знали, – если умрет Чарена, умрет и империя?
После совета Аджурим подошел, проговорил вполголоса:
– Не печалься о Шенне, забудь ее. Во дворце много женщин.
Что толку, если все они смотрят, как она, – с жалостью и страхом?
– Вот такой оказалась ее любовь, – сказал Чарена.
Аджурим усмехнулся, развел руками и ответил:
– А если бы ты женился на ней, то не сбежала бы, осталась с тобой.
Тогда Чарена впервые разозлился на Аджурима, – по-настоящему, до алой пелены в глазах. Пути откликнулись тотчас, рванулись навстречу. Но удалось сдержаться, запереть ярость в сердце и в глубине земли.
Чарена молча отвернулся и вышел из флигеля.
*
Пути всегда готовы были подхватить его гнев.
И сейчас звали на все голоса, пламенем и льдом отдавались в ладонях, – ведь как он ни стремился стать тенью, как ни погружался в прошлое, не мог перестать думать обо всем, что узнал в последние дни. Неурожай и засуха – ничто в сравнении с бедой, накрывшей империю теперь. Презрение и ненависть к заклинателям, страх перед самой сутью жизненной силы, и война, война, выматывающая и безнадежная. Как могло случиться такое? Пусть же умрут виновные, пусть сгорят земли врагов! Разве можно ждать?
Машина замедлила ход, не мчалась – ползла. Железное сердце урчало тише, снаружи доносился лязг – ворот или засовов? – слышалась перекличка воинов.
Столица! Вот она, за тонкими стенами повозки. Пары мгновений хватит – и вырвешься, увидишь все своими глазами.
Пути сияли, грохотали, свивались.
Чарена закрыл глаза, задержал дыхание, усилием воли сковал тело.
Скоро, сказал он себе и жилам земли. Скоро все исправим.
2.
Так вот от чего спасала бессонница.
Адил зажмурился, плеснул в лицо ледяной водой. Свежую кожу защипало, рубцы заныли. Пусть. Лишь бы сбросить паутину снов, забыть их.
«Запомни хоть раз!» – так сказала лунная тень, прозрачная, легкая, похожая на Мели.
Когда-то он помнил. Сколько раз в училище и еще раньше, в приюте, стоял, вцепившись в раковину, слушал шум воды и пытался сбросить наваждение. Вернуть себя.
Ведь во сне он собой не был, не владел своей душой.
Но разве не кошмар, повторяющийся снова и снова, помог ему выбрать путь, понять, какую опасность таит в себе магия, и на что способны одаренные? Да, так и было. И вот напоминание вернулось.
Что ж, он не станет забывать. Даже расскажет Мели, – может быть, ей пригодится для исследований. Если, конечно, он сможет превратить это безумие в слова.
Адил закрутил вентили, кинул взгляд в зеркало. Алые пятна вокруг глаз побледнели, скоро он снова станет похожим на человека. Отвернулся, принялся одеваться. Но не позволил мыслям покинуть сон, повторял его снова и снова, пока не развеялись отчаяние и ужас.
Во сне он лежал на полу или, может быть, на толще воздуха, дрожащего зеленым и синим светом. Сердце билось все медленней, глуше. Жизнь уходила, а он желал лишь одного – чтобы она не канула в пустоту. Хотел напоить своей жизнью того, кто стоял перед ним.
Кто это был? Очертаниями человек, но темный, как грозовая туча, пронизанный молниями. Он возвышался над Адилом, мог коснуться неба. И Адил не принадлежал себе, готов был отдать кровь и душу. Тысячи обещаний роились во сне, но сквозь них проступала правда: они не исполнятся. Этот человек заберет жизнь Адила, выпьет всю его силу и уйдет, не оглядываясь – к новым жертвам. Следом поползет тьма беспамятства, поглотит мир.