– Мне кажется, вот тут я была, – сказала Ники.
Чарена остановился рядом с ней и запрокинул голову.
Дом нависал светлой глыбой, на уступах чирикали птицы, окна были пыльными, закрытыми наглухо, но целыми. Вход заслоняла тяжелая дверь, такая же, как у Верша, вместо замка – пластина с выпуклыми знаками. Это жилище не забыло людей.
Город лишь притворялся заброшенным и пустым. С каждой улицей, с каждым домом его суть становилась ясней.
Сперва, когда Чарена и Ники только выбрались из трубы, кругом громоздились заборы, увитые шипастой проволокой. Из-за них порой доносился лязгающий скрежет, и, будто примерещившись, смолкал. На дороге виднелись следы колес, а вдалеке, над крышами, кружила небесная машина, стрекот появлялся и таял.
Любая выбоина могла таить опасность, за новым поворотом могли скрываться враги. Но так сложно было оставаться спокойным, оглядываться, вжиматься в стены, – ведь воздух столицы пьянил, пути окатывали восторгом, неумолчно звали.
К сердцу империи – туда, где возвышался когда-то рукотворный холм, и ступени поднимались к дому с лазурной крышей. Туда, где теперь стрелами вонзались в небо четыре башни, сверкали отблесками солнца. Разве можно ждать и прятаться? Нужно скорее оказаться там, распахнуть врата тайны, – и сила путей взлетит, озарит все вокруг. Слишком долго спали знаки власти, пусть вспыхнут так, что ослепнут враги за морем! Нужно спешить, промедленье терзает и жалит.
Но Чарена сдерживался, шел рядом с Ники, вместе с ней вслушивался в звуки горна и рев моторов, искал укрытия, пережидал. Шаг за шагом, с опаской, пробирался вперед и отмечал, как меняется город.
Заборы и дымящие трубы остались позади. Им на смену пришли длинные короба с глухими стенами, – должно быть, хранилища или мастерские, – а потом улицы покрылись брусчаткой, а дома превратились в обычные жилища. Только вот окна в них были заколочены или разбиты.
Но не в этом доме, и не в тех, что стояли дальше. Их хранили, берегли, а, значит, скоро встретится стража.
– Я тут была, – повторила Ники. – Точно!
Она сорвалась с места, нырнула в тень переулка. Чарена догнал, тронул за плечо, но Ники не оглянулась. Шла вперед, и взгляд у нее был рассеянный и счастливый.
– Другая дорога, – сказал Чарена и указал на восток. – Середина там.
– Здесь совсем рядом! – Ники вырвалась из-под его руки, мотнула головой. – Я знаю, куда идти, мне нужно туда!
Что влекло ее, так неумолимо и сильно?
Пути текли по руслу переулка, дрожали, предрекали беду.
2.
Конечно, Ники знала, что столица – закрытый город! Была готова к патрулям и сиренам, к военным, охраняющим правительство. А книжные магазины, рестораны и скверы, нарядные женщины, мужчины, дарящие им охапки цветов, – это все только в старых фильмах.
И все же улицы показались ей чужими. Где люди, где распахнутые двери, отражения в огромных окнах и витринах? Никто даже не дежурил на перекрестках, лишь на столбах блестели мертвые глаза камер. Кьоники не замечал их, но не спорил, вслед за Ники тихо крался вдоль стен. И это столичные дома? За похожей бетонной оградой пряталась психушка, да и учебный центр стоял за высоким серым забором. Неужели здесь все такое? Сумеет ли Эша пробраться?
Чем дальше они шли, тем больше Кьоники походил на пьяного – или на человека, которого только-только выпустили из испытательной камеры. Он то и дело закрывал глаза, а потом замирал, повернувшись на восток. Или вскидывал руку, будто хотел поймать ветер, и тут же прижимал ладонь к груди, комкал свитер. И Ники беспокоилась, – за Кьоники, за себя и за Эшу, и даже начала сомневаться, правда ли они в столице.
А потом появилась знакомая улица, и Ники поняла – дом рядом.
Переулок встретил прохладной тенью. Вот дверь с огромным чугунным кольцом вместо ручки, вот резная вывеска – ну и пусть буквы стерлись! Все вокруг обратилось сбывшимся сном, привычным и долгожданным. Сколько раз она ходила здесь с мамой – или одна? Асфальт уже сменили бугристые камни, да, да, это старый квартал, мощеный булыжником. И дома стоят так тесно, что небо превратилось в узкую полосу.