Ники зажмурилась на миг и открыла глаза.
Фонтан рос из пола, высокий, мерцающий стеклом и металлом. Застывший: вместо воды – прозрачные трубки, вместо мраморной чаши – выстроившиеся кругом испытательные кресла. Покрытые пылью, без приборов, без капельниц и масок. Ники подошла, прикоснулась к холодной колбе у основания.
Ничего не было хорошего, никогда. Только выдумки, сказки.
Наверное, Джедли знал об этом. Поэтому просил забыть о столице. А Ники не захотела слушать и так радовалась, что добралась сюда и не одна!
Только правда ли она встретила Эшу? Ведь это в сказках волки говорят. А Кьоники? Тоже выдуманный, ненастоящий?
Стекло зазвенело, задрожали трубки и колбы. Ветер рвался наружу, и что толку было его сдерживать, никогда не получалось, так пусть делает, что хочет, пусть все разрушит!
– Ники!
Кьоники развернул ее к себе, взял за плечи. На миг стало легче – настоящий или нет, но он не исчез. Все те же спутанные белые волосы, глаза цвета моря – пронзительный ищущий взгляд.
– Ники, – повторил Кьоники. – Это столица. Все хорошо – будет. И сейчас.
Его ладони раскалились, обожгли, – Ники задохнулась. Почувствовала, как сердце пропустило удар, сбилось, и вместе с ним замер весь мир. И тут же ветер обрушился на нее, заполнил до краев.
Ветер горел в крови, несся по венам, и сердце ожило, дыхание вернулась. Тело стало легким, прозрачным, и всюду пела сила.
Стекла больше не дрожали, воздух не грозил взорваться вихрем. Но Ники смотрела на Кьоники, и ей чудилось отражение урагана в его глазах .
– Видишь, это правда, – сказал Кьоники. – Ветер – твой друг. Ветер – это ты.
3.
«Лаборатория».
Буквы были витые, причудливые, изгибались над остовом ворот, – но все же Чарена сумел прочесть их. Нижнюю надпись не разобрал, ржавчина съела ее наполовину. Но достаточно было и одного слова.
В этом слове таился страх Мари и боль Верша. Оно тенью ползло по империи, преследовало заклинателей. И даже в столице стоял дом, отмеченный такими знаками.
Ники сказала, что жила здесь.
Чарена хотел остановить ее, но разве сумел бы? Ее будто скрутил горный поток, мчал вперед, не давал оглянуться. И Чарена шел рядом, слушал зов путей, прикасался к стенам, смотрел и запоминал.
Это место было храмом, мастерской и бойней. В воздухе витали отголоски чар, перемолотых металлом, напитанных ядом и ложью. И с каждым шагом, с каждой ступенью эта память сдавливала, сокрушала Ники. Ее плечи поникли, ресницы часто вздрагивали, губы шептали, но голоса не было.
А потом вырвался ветер, загремел отчаянно и грозно, и Чарена понял, что больше не может ждать. Он должен был помочь, прямо сейчас.
Пусть она войдет в сплетение силы, пусть окунется в душу земли!
Пути откликнулись, не промедлили и мгновенья. Их узел – запечатанный еще, спящий посреди столицы, – задрожал, внимая просьбе.
– Ники, – позвал Чарена и притянул ее к себе.
Видела ли она его? Взгляд терялся за пеленой боли, а ветер не утихал, трепал волосы, рвал ремешки на куртке, бряцал застежками. За спиной у Ники наливались опасным звоном стеклянные трубы, гул поднимался ввысь.
Никто теперь не умывается пеплом у алтаря, не ищет в безлюдной глуши свое имя. Как без имени слиться с силой, отдаться колдовству? Потом – уже скоро! – Ники сможет отправиться в степь. Если теперь и вовсе нет жрецов Безымянного духа, Чарена научит ее всему сам, скажет: «Тебе не нужны гимны, нужна лишь вера в себя. Слушай, и мир тебя позовет». Когда-нибудь так и будет, но помощь нужна ей прямо сейчас.
Пути раскалились, раскалилась душа, стерлись все грани. Вот сердце империи, вот сердце Чарены, пылает здесь, и та, что стоит в этом свете – пусть увидит себя, пусть поймет и не забывает! Как неотделимо от дышащего дыхание, так неотделима от нее сила. Ветер повелевает штормами, ломает деревья, разрушает скалы, сметает все преграды. Он ее кровь, ее мысли, ее имя – неизвестное, тайное.
Имя проступало в голосе ветра, в сиянии путей, еще миг – и станет явным, Чарена услышит его, сможет произнести. Но нет, он не должен, он не отнимет этого у Ники, она назовется сама, когда придет время.