- Чего? Типа моё подсознание?
- Типа твоя бабушка, отошедшая в мир иной и получившая отсрочку на Переволоках. Значит возвращаетесь?
- Да.
У меня никогда не было таких идиотских снов. Ни разу, хотя… кроме аномальной тишины, маминого отсутствия и Тени-Бабушки напротив, я вообще бы не сказал, что сплю.
Тень повернула голову и смотрит в окно – за стеклом Белое уступает место Багрянцу – словно солнце садится прямо рядом с поездом.
- А мы сейчас где?
- Над Закатом. Для тебя – нигде, потому что ты жив. И, надеюсь будешь жив ещё очень долго.
- Для чего ты пришла?
Бабушка вздыхает, снова дёргает плечами. На секунду, на груди… ну, там, где у людей грудь, мелькает что-то красное, вроде мешочка.
- Что ты помнишь… Когда вы с матерью уехали, что ты помнишь из того, что было?
- Ты про отца? Он тоже придёт?
- Нет, - Бабушка дёргается, - он не сможет. Слишком далеко. И он…привязан. Так что ты помнишь?
Это точно моё подсознание. Я читал про такое. Бессознательное осмысление психологических травм.
- Да всё я помню - помню, как отец погиб, Наташа из дома ушла… потому что с тобой поругалась…
- А про… Владимира? – я прямо вижу, как Бабушка морщится, она даже после смерти ненавидит Наташу? Это так у меня отпечаталось в голове?
Кажется, за окном что-то мелькает – тёмное на миг закрывает багрянец, погружая купе в полумрак.
Бабушка вскакивает и прижимается щекой к стеклу.
- Помянешь… чёрта…, - потом опускает сверху ночную штору, погружая купе во мрак.
- Бабуль, кто такой Владимир? Ты о чём вообще?
Щёлкает светильник.
Я вскрикиваю и вжимаюсь в стенку – в электрическом свете Бабушка перестаёт быть тенью. Она становится… трупом.
Кожа в пятнах, остекленевшие слепые глаза с мутной радужкой, руки – птичьи лапы, а не руки, торчащие из-под грязной заляпанной сорочки; в нос ударил странный запах – так пахла лаборантская в кабинете химии – резко и неприятно, а ещё… духи?
Она правда мёртвая.
- Ничего, потерпишь. – Бабушка криво усмехается – с её щеки сыпется перламутровый порошок – и одёргивает сорочку, - и не пялься так. Смерть никого не красит, а это больничное, в чём легла, в том и буду пока. До похорон. Значит не помнишь?
Она реально мёртвая.
Мёртвая.
Я машу головой, попутно щипая себя за руку, стискиваю ладонь, чтобы ногтями сделать себе больно.
Нахер такое осознание.
- Запомни только одно, - Бабушкин голос начинает вливаться мне прямо в голову, словно его транслирует стереосистема, - если он тебя найдёт, а это только… вопрос времени, чтобы он тебе не предлагал, чем бы не соблазнял – не соглашайся. Лучше достойно умереть, чем…
Грохот сверху, кажется, что весь вагон содрогнулся.
Бабушка вскидывает голову, раскрыв рот, обнажая чёрно-синие дёсны. А я не выдерживаю и, рванув к двери, дёргаю защёлку.
- Даниил!
Нахер – нахер.
Распахиваю дверь и вываливаюсь в тамбур – он весь словно кровью залит – закат стал вишнёвым, я такие видел… в Самаре… летом, когда всё вокруг под светофильтром.
Над моей головой что-то грохнуло. На крыше вагона?
- Даниил!
Из темноты купе ко мне тянется бледная высохшая рука. Я поворачиваюсь и бегу к выходу из вагона.
Даня!
Сверху что-то ревёт. Это что-то живое… Я понимаю, когда грохот устремляется ко мне – что-то бежит по крыше, тяжеленное, кажется, потолок прогибается.
Я снова бегу, мимо туалетов, врезаюсь в дверь тамбура, начинаю дёргать её на себя…
- Даня… Дань.
Мама с испугом смотрит на меня, я озираюсь, всё ещё не понимаю, почему я дёргаю дверь из купе.
За окном – тот же снег, вагон отстукивает свой тудуц-тудуц, я пытаюсь открыть запертую дверь, мама стоит рядом и пытается меня разбудить.
- Дань, что-то приснилось?
- Ага, приснилось.
Я отпускаю наконец ручку и тяжело сажусь на полку.
Мама опускается рядом, кладёт мне ладонь на лоб и озабоченно заглядывает в глаза
- Ты не заболел?
Машу головой, которая раскалывается, словно…
словно я упал с полки…
виски…
Мама вздыхает и лезет в сумочку, наверное, за таблетками.
- Мне кошмар приснился.
- Это ничего, прости меня, снова дорога… я понимаю, что задёргала тебя в конец, - мама продолжает рыться