- Улыбчивые дегенераты! - цедил он сквозь зубы. - Эх, если бы мы родились здесь, мы бы им глубоко задвинули... хуй в жопу! - И спохватившись, очевидно решив, что звучит слишком пессимистично, добавлял: - В любом случае, мы им задвинем!
Очевидно, имелось в виду, что мы, советские отбросы, добьемся успеха в их капиталистическом обществе. Я разделял его наглость и уверенность, хотя и не декларировал этого вслух.
Представьте себе зал, освещенный множеством люстр. Серпантинные ленты вцепились в люстры и хаотически переплелись. Эстрада у дальней стены зала. На эстраде оркестр, и вульгарная толстая дама поет. Огражденный железным заборчиком балкон - на полметра выше зала слева. Опуская взгляд, видим столы с белыми скатертями и приборы. Вокруг столов сидят большей частью некрасивые и перекормленные люди с вульгарными или малоинтеллигентными, но энергичными лицами. Молодежь - потоньше в талиях и менее вульгарна. Мужчины одеты по стандартам какой-то испорченной бейрутско-средиземноморской моды в псевдо-итальянского стиля костюмчики и шелковые дорогие рубашки, расстегнутые до пупа. У женщин обширные телеса втиснуты в вечерние туалеты, похожие на ночные рубашки. Волосы подняты вверх и заколоты яркими гребнями. Много золота и бриллиантов на пальцах и шеях, впрочем, дешевых и безвкусных. Пахнет резкими духами, потом, водкой и густыми средиземноморско-одесскими салатами. Короче говоря - еврейский вариант фильма "Крестный отец", где все актеры говорят на русском языке. Точнее, кричат. Кричат друг другу из одного конца зала в другой. Кричат собеседнику через стол. Кричат жене, пробирающейся в туалет. И ребенку, забравшемуся под стол. Кричат, кричат грубо, так оперируя моим русским языком, как будто ворочают глыбы в каменоломне.
Мы сидим в центре фильма. Моя бывшая жена, а ныне итальянская графиня, изящное и безнравственно-безжалостное существо в черном комбинезончике, чувствующее себя везде как дома. Я - в бархатном, цвета шоколада пиджаке в белую полоску и светлых бежевых брюках - специально надел итальянский пиджак и брюки, дабы не отличаться в стиле от народа. Студент - серьезный, в серых брюках и темно-синем "клубном" пиджаке, синяя рубашка распахнута, обнажая частично седую шерсть. Золотая толстая цепь вокруг шеи. Жена Таня, перешедшая в мир иной в том же, если не ошибаюсь, году, - уже пьяная и ревнующая весь мир не к супругу, но к итальянской графине, которая элегантнее и красивее всех в зале, хотя и широкоротая Таня очень недурна. Таня пьет водку, ведет себя как обиженное дитя, честно ревнива, и за это мне хочется погладить ее по голове. Еще несколько человек сидят с нами за столом: бывшая подружка поэта Вознесенского - медленно стареющая маленькая дама, похожая на обезьянку, и четверо американцев, две пары, совершенно забытые мной, как видно, в них не было ничего интересного.
Интернациональная певица Александра - хрупкая израильтянка, блондинка, поет теперь песни народов мира - армянскую песню "Царикнэ-царикнэ", и несколько армян, сорвавшись с мест, подбегают и швыряют в певицу пригоршнями долларовые бумажки. "Наши американцы" с ужасом глядят на происходящее, а Студент, злорадно улыбаясь, наблюдает за вытянувшимися лицами.
- Обычай, - комментирует он, и в голосе его звучит гордость за варварский обычай и за этот ресторан, за шум, за декольтированных жирных еврейских красавиц, за мгновенно вспыхивающие ссоры.
Нам постоянно приносят почему-то горячие жареные пирожки. Женщина, приносящая пирожки, в таком же декольтированном платье, как у всех дам, снимает пирожки с блюда красной, обильно украшенной золотыми кольцами рукой. И кладет их нам на тарелки. Мне забавно видеть перекошенные физиономии "наших" американцев, несколько ошалевших от простоты местных нравов. Я тоже испытываю что-то вроде гордости за то, что эти, чуждого мне племени, но близкие по языку и привычкам люди такие дикие, грубые, но непосредственные. Я толкаю локтем Студента, усевшегося рядом со мной.
- Выпьем? - и мы пьем из холодных, почему-то очень больших рюмок столичную водку и хватаем руками огурцы с блюда.
- Хочешь, я тебя прошвырну по залу? - предлагает Студент. - Объяснить тебе, кто есть кто? Вот тот, только что вошел, видишь, у двери в меховой шапке? Он владелец подпольного казино в Западном Берлине. Очень большой жулик. Сидел в России несколько раз.
Мимо нас проходит, облизывая глазами мою бывшую жену, итальянскую графиню, толсто- и красномордый тип в розовой шелковой рубашке. Протягивает Студенту руку:
- С Наступающим!
- Тебя тоже!
Отходит, опять оглядываясь на итальянскую графиню.
- Кто этот боров?
- Этого разыскивает Интерпол. Крупный махинатор, один из боссов интернациональной сети по продаже краденых автомобилей.
- А этот сутулый? С нехорошими глазами?
- Производство и сбыт фальшивых денег...
- Ты не преувеличиваешь их заслуги, Студент?
- Эй!.. - он смотрит на меня укоризненно, и нос его искривляется еще больше. Глаза становятся выразительными, как две запятые.
- За кого ты меня держишь? Я не люблю полива... Я тебе показываю, кого выпустила советская власть на Запад. Тебе, как писателю, должно быть интересно.
- Ах, Одесса, жемчужина у моря!
Ах, Одесса, ты знала столько горя!
Ах, Одесса, родной приморский край
Цвети, Одесса, и процветай!
- кричит с эстрады сменившая интернациональную певицу Александру просто известная певица Клара. Четвертый раз за вечер исполняет ту же песню. Они любят слушать про родной оставленный теплый город и даже плачут, слушая ее. Так, наверное, плачут и сицилийцы, слушая о своем теплом Палермо. Именем Одессы они называют магазины и рестораны. Нью-йоркская полиция и журналисты стали теперь называть наибольшее скопление мясомассых женщин и грузных мужчин на Брайтон Бич в Бруклине - "Маленькая Одесса". Разумеется, не все они из Одессы, но Одесса задает тон. Как, наверное, тепло они себя чувствуют в своей среде. Принадлежать к стаду - вот что важно человеку. Увы, я не могу к ним принадлежать. У меня свой одинокий бизнес.