Хлопцы из 77-й комнаты ждали от Нового года перво-наперво дипломов. Да что диплом? Положишь его на дно чемодана, и будет он там лежать годами. Главное то, что они кончают учебу и выходят в люди, становятся на свои ноги. Раскрываются двери в широкий мир. И страшно, и жалко расставаться с тем порядком, с тем укладом жизни, к которому привык за пять лет. А теперь? Тебя кинет в бурливый паводок, закружит, понесет неведомо куда.
Начинается всегда с малого. Перед Новым годом дали стипендию, и у студентов настроение сразу повысилось. Гурьбой шли домой, возле ларька выпили по кружке пива. Скользя по свежему, но уже утрамбованному до блеска снегу, они шли в общежитие, неся кто что: буханку хлеба, кусок колбасы, селедку, бутылку кефира. В дни стипендии пополнялись опустошенные за месяц запасы в тумбочках.
— Сколько человеку нужно для счастья? — говорил приподнято Малец.— Вот дали нам стипендию, и сразу свет переменился. Гляжу иа все кругом — и кажется, все лаком покрыто. А до этого все было такое серое, неприветливое. И люди на людей не похожи — будто чужие. А теперь каждого обнять хочется, все стали как родные или друзья.
Свернули к вокзалу, миновали площадь. Почти у самого общежития собралась толпа — что-то случилось. Друзья остановились, стали спрашивать, что произошло, но толком никто ничего не сказал. Тогда они сами начали расталкивать толпу, продвигаться ближе.
На тротуаре, раскинув ноги, лежал прилично одетый человек лет пятидесяти, с бритой головой. Лицо его, как и вся голова, было сине-белым, без кровинки и почти не выделялось на примятом снегу. Неподалеку лежала каракулевая папаха, какие обычно носят полковники.
Мужчина, стоявший рядом с хлопцами, объяснял: шел человек, поскользнулся — и все, может, даже насмерть.
— А может, пьяный был?
— Теперь не разберешь. Вызвали «скорую помощь».
— Скорее бы она приехала...
— Тут, видать, нужен катафалк...
Понемногу люди стали расходиться.
— Пошли, хлопцы,— сказал Малец.— Мы тут не поможем.
Шли молча, только Ярошка задумчиво повторил слова Мальца: «Сколько нужно человеку для счастья», но никто его не поддержал.
Уже в комнате, раздевшись и перекусив, хлопцы вернулись к прерванному разговору.
Малец хотел расшевелить как-нибудь и Рака, но осторожный Рак отмалчивался.
— Ну, что ты хочешь от Профессора? Зачем ему напрасно тратить ценную энергию своего интеллекта? Не вызывая его на долгие дискуссии, я только хотел бы услышать от Профессора, что такое деньги и сколько их надо, как говорит Малец, для полного счастья?
Рак надулся, упрямо нагнув голову:
— Почитай «Капитал» Маркса. Что я тебе буду объяснять? Деньги есть деньги...— И он, ничего больше не сказав, взял чайник и вышел из комнаты.
— Куда ты? — закричал Ярошка.—Постой! Ты изрек абсолютную истину. Кто может опровергнуть этот силлогизм: деньги есть деньги? Никто! — перешел на свой шутливый тон Ярошка.— А нет денег — значит, нет денег. Как Шолом-Алейхем говорил про талант. Но давайте погадаем, кто из нас будет иметь больше денег.
— Не дели шкуру медведя, который еще спит в своей берлоге,— осадил его Малец.
— Делить не делить, но примерить можно. Я думаю, что Профессор нас всех оставит позади. Во-первых, он очень бережливый человек. Кажется, эти туфли с длинными задранными носами он носит с первого курса, а они как из комиссионного магазина. Ест он мало, не курит на девчат не тратится. Во-вторых, молчание — само по себе золото. Помните, Чацкий говорил: «А впрочем, он дойдет до степеней известных...» Прямо про него...
Вошел Рак, поставил чайник на стол. Ярошка посмотрел на него, как на привидение, которое появилось, когда его не ждали.
— Спасибо, Профессор... Не буду повторять. Про тебя я сказал все... За ним идет наш поэт. Он будет иметь теплые гонорары, если приобретет хороший камертон. Третье место принадлежать будет мне, если стеклянный бог не прорвет дырки в моем денежном мешке. И последним будет Старик. Он все будет рассылать: сестрам, братьям, нищим, внукам, всем несчастным, какие только еще останутся на земле к тому времени.
— По-моему, насчет Старика ты ошибаешься,— вмешался Антонович.— Не забывай, что у него будет богатая, как старики говорят, жена. Может, она его научит бережливости.
— Эх, пехота! Ты видишь только то, что лежит сверху. Спроси у меня, я все скажу,— стукнул себя в грудь Малец.— Может, даже сам Старик столько не знает про свою Обушенко, как я.
— А что ты про нее знаешь? Расскажи! — заинтересовался Антонович.— А то Старик все время молчит.
— Рассказать? — спросил Малец у Русиновича.