Хлопцы задумались. Ярошка гладил свои волосы, морщил лоб. Малец достал папиросы, начал закуривать н вдруг поднял голову:
— Я спрашиваю вас — а почему я должен ехать в деревню? Остается тут такой Рак, который науке принесет только вред, остается поэт Антонович, которому ничуть не помешает подышать хоть годиков пять деревенским воздухом, отвыкнуть от асфальта и камня... Он же молодой, у него столько сил, которые так нужны там, а науку будет кому развивать,.. Неужели до вас не доходит? Или остаются в аспирантуре по белорусскому языку те, кто никогда на нем не говорил?..
Антоновича обидели слова Мальца. Он сразу вскочил:
— Так что, я занял твое место? Может, мне пойти и сказать: отказываюсь, пусть на это место идет Малец?
Малец удивленно взглянул на него:
— Отказывайся, кто тебе запрещает? Я думаю, Раку такая мысль в голову не приходила. Не кипятись! Я не говорю, что ты не на месте. Ты и в аспирантуре будешь на месте. Меня удивляет сам подход к распределению кадров.
— И все потому, что смотрят не на человека, а на анкету,— подвел итог Ярошка.
— Может, и так,— Малец задумался.— А теперь о тебе, Антонович... Я это сказал, чтоб задеть тебя за живое. Разве не приходило порой тебе в голову, что у тебя все в жизни идет слишком гладко? Родился не в бедной семье, рос под присмотром, учился в школе, стал студентом, теперь будешь ученым. Все, как по маслу... Кажется, все хорошо, кажется, завидная биография — сплошной взлет. А я тебе скажу, что для поэта — а ты прежде всего поэт — такая биография вредна... Может, даже более вредна, чем тяжелая, кривая, с подъемами и падениями, с неудачами, как у меня, или у Кулика, или даже у Старика.
— Разве я виноват, что так у меня все получается? — Вид у Антоновича был и вправду какой-то виноватый.— Посоветуй, что мне делать...
— Тут никаких рецептов нет. И ничего я тебе не посоветую. Ты просто счастливчик, Антонович. Пускай тебе и дальше так везет.
Малец взял с тумбочки карманные часы Русиновича, приложил к уху:
— Тикают... Скоро час. Дай их мне, Старик. Чувствую, что сегодня меня будет мучить бессонница.
Малец часто брал часы у Русиновича, клал возле себя на тумбочку, лежал и слушал тиканье. Это помогало ему засыпать. Либо включал репродуктор, а громкость уменьшал до шепота.
Малец положил на тумбочку часы, начал раздеваться. Потом подошел к календарю, оторвал листок и сказал самому себе:
— Четвертое, марта... Ну, что ты принесешь нам, грядущий день?
...Русиновичу снился сон: он едет с отцом по размытой, в колдобинах дороге. Воз скрипит и переваливается с боку на бок. Гнедко едва тянет — колеса ныряют в колдобинах по самые ступицы. Куда и зачем они едут — неизвестно, только у Русиновича подсознательное ощущение что эта проклятая дорога ему наскучила, хочется выбраться на ровное место и ехать быстрее, ведь впереди незнакомый и долгий нуть. Вот уже показался мост, чем-то похожий на тот, что через Щару недалеко от Ляхович. Когда они проезжали по нему, маленький Гриша всегда закрывал глаза и жался к отцу, так как через кривые, побитые железными шипами и копытами, кругляки далеко внизу светилась холодная и страшная вода.
Только этот мост был еще страшнее. Настил зиял дырами, посредине были какие-то перила, между которыми трудно было проехать, чтоб не зацепиться осью и не полететь вниз вместе с телегой. Конь кидался влево, вправо, виляя меж провалов; отец бросил сыну вожжи и сам схватился эа оглоблю. Русинович, как когда-то в детстве, закрыл глаза, отдавшись на волю судьбы и коня, который каким-то чудом нес их по этому дырявому настилу и не проваливался, не цеплялся за нелепые перила, стоявшие посреди моста и делавшие неожиданные зигзаги и повороты.
И вот Русинович, холодея от ужаса, почувствовал, что возле него нет отца. Услышал как бы слабый всплеск воды внизу — и ни крика, ни звука. Он раскрыл глаза: отца рядом не было. Хотел закричать, но не мог — горло ему что-то перехватило. А конь уже выносил воз на ровную дорогу, начинавшуюся сразу за мостом.
— Ребята, ребята, проснитесь! — долетел до него чей-то голос.
Русинович огляделся вокруг, чтобы найти, откуда идет голос, и — проснулся. Со страхом протер глаза и увидел перед собою Мальца, в одном белье стоявшего над его кроватью.