— Чего кричишь?
— Ребята, Сталин умирает!
— Ты что? Как это умирает?
— Только что передали... Второго ночью с ним был удар...
— Браточки, что же теперь будет?
— Тут есть над чем поломать голову...
— Ох, и слез будет!..
— Нет, это трудно вообразить, как себе хотите...
Так начался для хлопцев памятный четверг 5 марта 1953 года. Весь день они ходили как во сне, было какое-то незнакомое, необычное чувство, что история у них на главах ускоряет свой шаг, что некоторое однообразие и размеренность хода нарушены. Рой неясных мыслей и туманных надежд пробудило в головах хлопцев это событие.
Вечером Сталин умер.
Пятница... Суббота... Воскресенье...
Траурная музыка. Тяжелое настроение.
...В понедельник в 12 часов все были на площади, там, где возвышался гранитный монумент. Человек в военной форме без фуражки задумчиво стоял, заложив правую руку за борт шинели.
Сегодня к нему пришли тысячи людей. Суровые лица. Сжатые губы. У многих на глазах слезы.
Отголосили гудки, отгремел салют, многотысячная толпа, пройдя колонной возле усыпанного цветами подножья монумента, медленно растекалась по городу.
Русинович, чтобы согреть ноги, спешил в общежитие. На троллейбусной остановке было много людей. Обходя толпу, он чуть не сбил с ног девушку в черной шубке и белой шапочке. Девушка резко повернулась к нему — и Русинович с удивлением узнал Галю.
— Прости, Галя.
— У, медведь...— Она поморщилась, погрозила ему пальцем.
— Куда ты идешь?
— Хотела сесть на троллейбус. Совсем замерзла.
— В такой шубе? Идем пешком.
— Идем...— Она взяла его под руку. И сразу вспомнился май, тот теплый вечер, почти такая же толпа людей шла по улице; тогда он встретил Галю.
— А помнишь май?
— Что май? — грустно сказала она.— Помнишь Новый год?
— Помню...— с запинкой ответил Русинович и надолго умолк.
— Какая я была глупая, боже мой... Ие могу себе простить...— Галя всхлипнула, смахнула перчаткой слезу со щеки.
Он молчал.
— Почему не заходишь? — спросила она.
Что ответить? Высказать все, что его мучило? Ясно так...
— Все собирался,— соврал он и почувствовал, что она поняла его обман.— Да вот видишь...
Галя задумалась, выпустила его руку, какое-то время они шли молча.
— А почему ты такой... вроде веселый? — будто очнувшись, спросила у него Галя.— Неужели ты принимаешь это событие...
Русинович не дал ей закончить:
— Принимаю как закономерность... Хотя ты с этим не согласишься.
Ему не хотелось сегодня спорить с ней.
— Не соглашусь.
— Не соглашаться — твоя стихия.
— Да уж, в твоем понятии я в сто раз хуже, чем на самом деле.
— А мне все время казалось, что ты нарочно выставляла себя с худшей стороны, а в душе ты совсем не такая, намного лучше.
— Ты думаешь, меня этим задобришь? Нет уж, зря стараешься.
Он так и не понял, в шутку она это сказала или серьезно.
— А ты плакала? — спросил он.
— Плакала,— ответила она просто.— Это то же самое, что похоронить отца.
— Смотря какого...
— Все равно.
Они дошли до общежития, в котором она жила, постояли минуту у подъезда.
— Так куда тебя направили? Я слышала, что на периферию?
— В Барановичскую. Поеду учительствовать.
— Ты рад?
— А как же? Пять лет ждал этого момента...
— Может, напишешь? — с грустной улыбкой спросила она.
— А ты не ответишь! Как тогда, летом...
Ои посмотрел ей в глаза долгим взглядом. Девушка опустила голову.
— Тогда было одно, теперь другое... Ну, прощай! — Галя стала серьезной, решительно подала ему руку. — Как знаешь...
Они расстались.
Вот так и идет жизнь — по кругу или по спирали, почти повторяется; но не совсем, примешивается что-то новое, чего не было раньше.
Он еще раза два встретит ее, поговорит о чем-нибудь, только бы не молчать, а летом уже будет дома — отдыхать перед работой в школе. А она... Она будет еще учиться... Да что она? Она не для него — он решил это окончательно. Чего-то только стало жаль.
С такими мыслями он пришел в общежитие, по привычке глянул на доску с ключами. Ключ от их комнаты висел. Он снял его и заглянул в ящик для писем. Для него в ящике ничего не было, и он медленно направился наверх.
Вдруг голос дежурной остановил его:
— Вы не из семьдесят седьмой комнаты?
— Да. А что?
— Тут недавно приносили почту, есть телеграмма. Я взяла под расписку... Русиновичу.
В груди у Русиновича похолодело,
Телеграммы он получал редко, и обычно они были вестниками чего-нибудь недоброго. И на этот раз он не ждал ничего другого...