— А где мужики? — спросил Ананьев в растерянности.
— На руднике. Скоро будут, — сморщился мужик от приступа болезненного кашля.
— Что это с тобой? — удивился Виктор.
— Сухотка. Так наш клистоправ говорит. Болезнь горла. От частых простуд. Не я один тут перхаю. Иные и того хуже. С кровями. Было, захлебнулся один, ночью. Не сумели остановить. Иные от этого загнулись вовсе. Да и то признать надо, никто больше года тут не канает, — сознался мужик.
— Это почему? — насторожился Ананьев.
— Да потому что рудник у нас такой — особый, военный. Иль ты не знаешь, куда попал?
— Нет. Мне кто доложит? Охрана, что ли?
— Тебя одного привезли? — изумился человек.
— Да нет. Везли много. Но их вчера выгрузили в другой зоне. А меня — сюда.
— И никто ни словом не обмолвился, куда тебя всадили?
— Нет. Никто не знал, наверное.
— Да эту зону все знают. Их не так уж много. Ну и тебе брехать не стану. Эта зона — урановая. Понял, нет? Уран тут добывают. На атомные бомбы. Влипнуть сюда — хуже чем под вышку загреметь! Медленно сдыхать будешь. Как все мы. Отсюда на волю дороги нет, — закашлялся мужик. И, схватившись за грудь двумя руками, пытался преодолеть удушье.
— Не сухотка у меня. Я знаю. Рак. Слышал о нем что-нибудь? — спросил Ананьева, едва дыхание выровнялось.
— Слыхал кое-что, — признался Виктор.
— А я про него доподлинно знаю. Собственной шкурой испытал. Понял? Тебе тоже предстоит это. И через год не лучше меня станешь. Все тут такие. Только каждый этот рак по-своему схватил. У одних — голова, желудок, кровь. Другие — горло потеряли. Из него и жизнь уйдет. Никого погибель не минует.
— За что же так? — опустились плечи Ананьева.
— За все, в чем был и не был виноват, — зашелся мужик в кашле и откинулся на подушку.
— А что, защиты нет никакой? — тронул его за рукав Виктор.
— Есть одна — могила…
— Тьфу ты, черт, — выругался Ананьев.
— Чего хочешь? Какой защиты и от кого? Ты слышал о Мангышлаке? Так вот наш рудник мощнее будет. Запасов больше. А защиту, не знаю, о чем говоришь…
— Господи, помоги отойти. Прими душу на покой и покаяние, — донеслась до слуха тракториста мольба старика.
— Сколько ж лет ему?
— Четвертной…
— И уже стариком его считаешь?
— А ты как думаешь? Он здесь дольше всех продержался. Считай, полтора года. За это и зовут его стариком. Три пополнения пережил. Такое суметь надо. Здоровый был бугай. Теперь и впрямь — старик.
Дверь в барак приоткрылась. И тут же, словно по команде, в бараке зажегся пронзительно яркий свет.
Ананьев увидел людей, входивших в барак.
Серые тени, с тусклыми, словно остекленевшими глазами, они медленно двигались по проходу каждый к своей шконке, едва волоча ноги.
На лицах тупое равнодушие. Они не переговаривались, не смеялись, не ругались.
Подойдя к шконке, сразу валились на нее. Не раздеваясь, не стянув сапоги.
Лишь один заметил Виктора. И, поравнявшись, спросил:
— Как там на воле?
— Меня из зоны сюда перебросили, — ответил Виктор.
— Откуда?
— С Сахалина…
— Сам откуда?
— Орловский…
— Не земляк! Нет! Опять не повезло.
— А что хотел?
— Да шконку берегу. Рядом. Для земляка. Сосед умер месяц назад. Тоже не с наших мест был.
— Сам откуда?
— Из Одессы… Почти полгода здесь. Уже немного осталось.
— Сколько до конца срока? — поинтересовался Ананьев.
— Десять жизней. Но не моих. Я не о том. Здесь сроки не кончаются. Тут они пожизненные и посмертные. А я о том, что мучиться немного осталось. Самое большее полгода и баста!
— А дальше что? — не верилось Виктору.
— Крышка! Доперло? Конец! Хана всему. Был и не стану. Все так…
— Выходит, сплошное кладбище — не зона здесь?
— Размечтался. Сразу видно, новичок. Какое кладбище? Может, еще и гроб с памятником закажешь? Вот чудик! Да тут не до жиру. Лишь бы по ошибке живьем из карьера не выкинули.
— А что в том плохого? — удивился Ананьев, непонимающе уставясь на собеседника.
— Наверное, думает, что из карьера живьем прямо на волю выкидывают, — отозвался со шконки лысый, как мыльный пузырь, мужик. И, трудно хохотнув, продолжил: — Возле карьера зверюги развелись всякие. Волки, росомахи, лисы. Все на падаль охочие. Им всяк день жратва перепадает. Мертвецов, чтоб не хоронить, силы и время не тратить, зверью швыряют. Они с костями со-жрут — не подавятся. Сами промышлять разучились. Возле карьера пасутся. Надежнее охраны сторожат. Сквозь них — не сбежишь. Мертвецу — ладно. Случалось, выбрасывали тех, кто сознанье терял. А зверям живая кровь еще лучше…
— Одно жуть. Пока порвут такого, столько воплей услышишь, шкура на спине дыбом встает, — добавил мужик, похожий на дыньку.
— Но вот же тебя и старика не выкинули из карьера, лечат, — не верил Виктор.
— Нас не вышвырнули, чтоб кипежа не было. Все видят, живы мы покуда. А попади в карьер — накроемся за милую душу.
— Да вон и сегодня пятерых вышвырнули. Скопытились на глазах…
— Ужинать, мужики, ужинать! — приоткрыл дверь охранник. Люди серой вереницей поползли в столовую. Виктор Ананьев пошел сзади. И все удивлялся, что охрана не сопровождает зэков, не кричит на них.
В столовой порадовал порядок. Столы чистые. У каждого свой стул. Ни крика, ни споров нет. Зэки не носят еду сами. Ее расставила на столах обслуга. Хлеб не пайками, а лежит в мисках, бери и ешь, сколько хочешь. И еда — не баланда вонючая, а настоящий борщ с мясом. На второе — пшенка с котлетой. Чай крутой, сладкий. Даже не верилось, что это для зэков, и ему — Ананьеву, никто не скажет, что раскатал он губы не на свое.
«Уж не снится ли? — ущипнул себя за руку тракторист. — Но нет, тогда откуда взялись бы лица мужиков за столами, словно украденные из преисподней?»
Виктор оглядывается на мужиков, сидящих рядом. Один, попробовав борщ, отодвинул от себя тарелку. Молча уставился в какую-то точку. Второй — дремал на стуле. На ужин не обращал внимания.
— Ешь, — тронул его Ананьев за руку.
Человек уставился на Виктора непонимающим, тупым взглядом. И долго не мог понять, чего от него хотят. Потом, так и не притронувшись к еде, тихо побрел в барак.
— Ты ешь. Не смотри ни на кого. Лопай. Здесь аппетит — подарок. Его тут быстро теряют. И ты через месяц жрать не станешь. Как все. Карьер отнимет и это. Он за ту жратву дорогую плату берет — целую жизнь, — услышал слабый голос рядом.
— Но кормят отменно, — признал Ананьев.
— Чтоб силы были вкалывать. Иначе некому будет в карьере управляться. Но ненадолго их хватает. Карьер сильней человека. Ты это скоро почувствуешь, — пообещал сосед вяло.
Поужинав, Ананьев вернулся в барак. Люди лежали на шконках. Никто не присел к столу, не ходил по бараку. Не вышел подышать свежим воздухом после ужина.
Люди даже не переговаривались, лежали молча, а может, спали.
— Чудно тебе здесь? — закашлялось сверху. И, немного погодя, желтое лицо, свесившись вниз, заговорило: — Тут даже начальники зоны и охрана каждые три месяца меняются. Полностью. Не выдерживают дольше. И — враз на пенсию.
— А пополненье часто привозят? — поинтересовался Виктор.
— Когда как. Последнее месяц назад было. Они — в другом бараке живут, где весь свежак. Но недолго им петушиться да радоваться, что в рай попали. Вскоре поймут, чего он стоит.
— А почему их отдельно от вас держат?
— Чтоб не деморализовали пополнение. Они ведь с воли. Сильные. Кипишить сумеют. А тебя из зоны, попятно, к нам, — закашлялся мужик.
Рядом послышался вздох. Глубокий, трудный.
— Будь человеком. Позови санитаров, чтоб старика убрали. Помер он…
Виктор выскочил из барака. Позвал охрану, та, поняв все, тихо внесла в барак носилки. Уложила на них сухонькое тело человека. Укрыв его одеялом с головой, молча вынесли из барака.
Ананьев вышел следом.