Брат кивнул, мол, с кем не бывает. Я снова лёг, с некоторой опаской закрыл глаза и, что удивительно, тут же уснул.
Утро выдалось серым и промозглым. Небо затянула хмарь, сквозь неё едва просвечивал тусклый солнечный диск. Нет-нет да и накрапывал дождик. Сильный ветер выл и гудел между высотками и с удивительной силой пригибал жалобно скрипящие тополя к дороге. Маленькие смерчики крутили в воздухе лёгкий мусор, он то оседал, то, вновь взмывал вверх. Сначала мы долго стояли на остановке, потом битый час тряслись в метро. Машины у нас не было.
Филиал ВиртМира располагался в центре города. Это был простой бетонный прямоугольник в два этажа, совершенно унылый, без каких-либо украшений, излишеств. Старое здание смотрело вниз узкими окошками, напоминавшими бойницы. От недосыпа и волнения у меня болела голова, хотя умом я и понимал, что все треволнения абсолютно напрасны. Но ничего не мог с собой поделать.
Дружелюбно улыбнувшись седеющему охраннику, отец сбежал по лестнице в подвал. Там располагалось громадное помещение, полностью заставленное вирм-креслами. Многие из них были заняты.
Настоящий офис, столь же прекрасный, сколь уродливой была реальность, наполненная простой красотой и изяществом, поражала воображение. Ввысь вздымались бесконечные шпили. Широкие солнечные площади журчали бьющими прямо из полов струями фонтанов. Играла тихая музыка, она удивительным образом подстраивалась под сознание, будто окутывая его.
Мы сделали шаг - и тут же очутились в небольшом кабинете.
За столом с ноутбуком и чашечкой кофе сидел высокий и удивительно молодой для своего положения человек8. Завидев папу, он тут же подскочил и будто бы хотел что-то сказать, но, завидев нас, вместо этого поправил толстые очки, пригладил зализанные назад блестящие волосы, и, вновь опустившись в кожаное кресло, вопросительно поднял брови. Его глаза с радужкой настолько тёмной, что, казалось, она совершенно сливалась со зрачком, быстро пробежались туда-сюда и замерли на отце.
- Утро добро, Пётр Алексеевич! Как и обещал, привёл своих орлов.
Начальник отдела снова окинул нас цепким взглядом и вежливо улыбнулся:
- Вижу. И вам утра доброго. Иван Юрьевич, проходите на рабочее место. Вашу вчерашнюю просьбу я исполнил, можете не беспокоиться. А вы, молодые люди, прошу присядьте.
На некоторое время Пётр Алексеевич будто бы забыл о нас и увлечённо щёлкал клавиатурой. В повисшей тишине каждая клавиша отдавалась громоподобным звуком. Я решил, что хозяин кабинета намного старше, чем кажется, раз и в вирме он пользуется подобными анахронизмами. Быть может, он как-то сумел обойти особенности вирм-кресла? Но тогда почему не подправил зрение? От волнения в голову мне лезли всякие посторонние мысли.
Бледная и необычно серьёзная Катя нервно перебирала пальцами. Федя отстранённо рассматривал совершенно безвкусный интерьер, где редкая роскошь соседствовала с наклонностями старьёвщика, ценящего всякую дрянь пока та окончательно не сгниёт. Меня, признаться честно, тоже немного потряхивало, а голова разболелась совсем сильно.
Наконец начальник соизволил перейти к собеседованию. Оно оказалось коротким: несколько минут пространных расспросов и перед нами уже лежит толстая стопка тестов. Последнее задание, призванное определить способность к обучаемости, вызвало у меня некоторые затруднения, однако в принципе всё прошло гладко, лишь Катя немного не уложилась в сроки.
Нас выставили за дверь и попросили ждать результатов. Мы немного погуляли, дыша вкуснейшим воздухом и любуясь фантастическими красотами. Невдалеке располагался художественный отдел, но родителей там не оказалось. Вскоре я оставил ребят бродить по окрестностям, а сам, развалившись в материализовавшемся по одному лишь желанию кресле, немного нагнал упущенное из-за ночного кошмара.
Впрочем, в кабинете Петра Алексеевича меня, как оказалось, не ждало ничего хорошего.
В течение всей дороги домой отец не обмолвился и словечком. Мы ехали вдвоём - мама и ребята остались ночевать на работе. Зачем-то папа отправился со мной, хотя обычно тоже предпочитал не тратиться на дорогой и долгий путь.
Чувствовал себя я невероятно гадко, обида на судьбу давила глотку. Я с циничной апатией подумал, что невезение - это не просто стечения обстоятельств, а результат моих - моих собственных! - ошибок, и погрузился мрачные размышления о будущем.
Лёжа на непривычно просторных матрасах, я смотрел на иконы в углу и пытался ни о чём не думать. Вдруг вошёл папа и сел на стул. Я напрягся в ожидании тяжёлого разговора, однако он просто сидел и молчал. Выражение его лица не было ни разочарованным, ни печальным. Скорее усталым и задумчивым.