– Зачем мне он? – спросила Стужа, кивая в сторону здоровяка.
– Так надо, – коротко ответил Шелпстон, смотря долгим задумчивым взглядом на калдора.
Стужа тут же приметила, что между ними что-то происходило. Ощущалось явное напряжение, поэтому назвать этих двоих приятелями вряд ли получилось бы, даже несмотря на то, что калдор всё так же самодовольно ухмылялся.
– Вы хотите подсунуть мне в напарники совершенно незнакомого человека, а я должна просто принять это? – сухо поинтересовалась Стужа.
– Именно так, – отрезал Шелпстон, – а теперь берись уже за дело. Не отнимай моё время. Что тебе нужно для работы?
Стужа хмыкнула, решая для себя, что спорить с ним – лишь зря воздух сотрясать. От здоровяка можно будет и самой избавиться при благоприятном стечении обстоятельств.
– Прежде всего мне нужно как можно больше информации, – сказала она. – Имя, возраст, фото. Когда и при каких обстоятельствах она пропала?
– И всё? – удивился Шелпстон. – Не спросишь про врагов, про мои дела?
– Это задача законников, – беспристрастно ответила девушка. – Мне нужен лишь след.
Огден Шелпстон поднялся из-за стола, недобро глядя в лицо Стуже. Она не нравилась ему, и это чувство было более чем взаимно. Однако мардор не отказывался ни от одного шанса найти дочь. Стуже пришла в голову мысль, что эта привязанность к своему чаду – единственный его плюс.
– Её зовут Мэделин, – сдержанно сказал он. – Пятнадцать лет. Исчезла прошлой ночью прямо из своей спальни.
– Мне нужно попасть в её комнату, – решительно заявила Стужа, вставая. – Если забрали прямо из спальни, то явно не обошлось без портала, а это по моей части.
– Ты найдёшь след? – спросил Шелпстон, и голос его впервые дрогнул.
– Не обещаю, – коротко ответила она, всем своим видом показывая, что готова действовать и исполнить всё, что от неё зависит.
– Бурелом, – обратился мардор к здоровяку, – проводи её в комнату Мэдди.
Прозвище «Бурелом» показалось Стуже интересным. Скорее всего, оно было дано здоровяку за то, что остаётся от противников после того, как он поработает своей дубиной. Калдоры сами по себе сильны, а если ещё и с оружием, то позади оставляют лишь руины.
Громила медленно поднялся, хмыкнул, проходя мимо девушки, и вышел за дверь. Стужа последовала за ним. Комната девочки располагалась на третьем этаже. И, похоже, кроме Мэделин там никто больше не жил. Лестница привела к широкому коридору с тремя дверьми. Стужа заглянула за первую – ванная. Потянулась к ручке второй, но Бурелом ловко перехватил её руку:
– Сюда нельзя. Мэдди была бы против.
– Ты знаешь девочку? – удивилась Стужа.
Неожиданный поворот. Ей казалось нелепым общение мардора и калдора, ведь эти расы не очень охотно взаимодействуют, да и такие, как Шелпстон, по большей части сами по себе.
– Её комната следующая. – Бурелом проигнорировал вопрос и вошёл в приоткрытую дверь.
Комната Мэделин показалась Стуже уютной, хотя обстановка была довольно сдержанной. Никаких девчачьих прелестных штучек: бантиков, игрушек, нарядных платьев. Аккуратно застеленная кровать, будто она и не ложилась, хотя отец Мэдди сказал, что пропала дочь глубокой ночью. В котором часу ложатся девочки-подростки? На столе тоже был идеальный порядок. Стужа провела пальцем по гладкой поверхности – без особого смысла, скорее, чтобы внутренне почувствовать хоть какую-то связь с этим безликим местом. Бросив осторожный взгляд на своего спутника, она вновь удивилась. Здоровяк будто остолбенел. Его лицо стало каменным, не выражавшим ни единого оттенка эмоций. Единственное, что показалось девушке очевидным, – это его неприязнь к опочивальне.
Дальнейший осмотр тоже ничего не дал. Просто шкаф, и в нём просто вещи. Не красочные, а такие же безликие, как и вся комната. Привлёк внимание только засохший ярко-жёлтый узорчатый лист клёна, который был приколот булавкой к обоям на стене возле фигурного зеркала.
– Как странно, – пробормотала Стужа, коснувшись его шершавой поверхности пальцем. – Этот листок похож на безмолвный бунт против серости…
– Что ты сказала? – встрепенулся Бурелом.
Девушка повернулась к здоровяку, который напомнил о себе, и, немного поразмыслив, пояснила:
– Эта комната лишена какой-либо индивидуальности. Будто здесь нет ничего, что было бы дорого девочке. Всё такое… неодушевлённое, что ли. Кроме этого листка. Он – словно тихий голос, протестующий против обезличивания. Словно Мэделин хотя бы так хотела проявить себя.