Подвал церковный — толстенные своды, на совесть. Окошки под битым кирпичом: церковь полуразрушена. Керосиновая лампа на столе, чуть-чуть приплясывает и свет ровно пьяный… Передовая в полукилометре. Бой рокотом под сводами отдает. На потолке, стенах капли дрожат.
Погожев в телефонную трубку надрывается:
— …Да, залегли! Плотный, организованный минометно-стрелковый огонь противника! На участке шестнадцатого отражают контратаку. В «пачках», кроме шестнадцатого, по пятнадцать — двадцать «карандашей»! Шестнадцатый? Открытым текстом? Это батальон Таланова… У Таланова в сохранности до двухсот «карандашей». Поддержите огнем!
Стол самодельный, корявый, на скорую руку из горбыля сколочен. Две скамьи крестьянские. Прямо с лестницы, к моим ногам — свет дневной. В лестничном проеме караульный с ручным пулеметом: лишь ботинки вижу и приклад «Дегтярева».
Батя любил приговаривать: сидящий в навозе вони не чувствует. Однако чувствую. Затхлым шибает, водярой, керосиновой копотью, махорочным дыхом и даже порохом… И от самого раной несет, потом, заношенным обмундированием. Поглядываю на Таню: кабы не бросила… А Погоясева все «сверху» по связи пытают. Тут же мотается Севка Басов, в ординарцах он у майора. Хлопаю на все это зенками, молчу.
Погожев доказывает в трубку:
— Полк приказ выполнил, товарищ первый! Все роты, до единого бойца, поднялись… Никак нет, товарищ генерал… виноват, товарищ первый! Подавить огневые точки не удалось. Там не пятнадцать минут, а два часа долбить мало… Их как будто и не трогали. Садят из всех видов стрелкового оружия в упор. Кроме того, за полчаса до атаки противник произвел артналет… Слушаюсь, товарищ первый! Все исполню!
Погожев швыряет трубку в ящик и бормочет:
— Полк, полк! А где он, этот полк?! От полка — одни портянки да знамя…
Таня с плеча грязь сколупывает. Бинт наложить ладится. Кровью исхожу помаленьку. Опухоль с кулак. Не дай бог пошевелить лапой.
— Разрывной пулей, — поясняет Таня Погожеву. — Смотрите, какая полость! Нужна срочная эвакуация.
Сама вату накладывает, бинт мне через спину подсовывает.
— Нет людей, санинструктор, — разводит руками Погожев. Голос у него надсаженный, хриплый. — Отдохнете — и в путь. До Ангелово три километра, доберетесь.
Его не узнать. Жилистый стал, даже плоский. Лицо — серое и тоже плоское. Ноздри от тревоги широкие, дышит шумно. А был жеребец!
Майора опять к аппарату.
— Полк?! — кричит командир в трубку. — Полком выполнять задачу?! Каким полком?! Нет живой силы: ни «карандашей», ни «пачек»! Перебили моих мальцов! Не угрожайте трибуналом! Понятно… Ребята приказ выполнили! Я уже докладывал: не разрушена система огня… Где артиллерия?!
— На пердячей тяге, — бормочу.
— Что, что? — Таня ко мне склонилась, совсем к губам.
— Артиллерии нет, — говорю.
— Бой без раненых, — говорит Таня, голосок тоненький. — С ничейной не возвращаются. Нет сообщений о раненых.
— Всех кладут, — говорю. — Сам проверил. И где у этих шкур столько боезапаса!
— Повезло, — кивает на меня Погожев. — Долго выбирался?
— От самого их бруствера, — объясняю. — Даже гранату успел положить. Дым спас. За дымом выбирался, на боку, с винтовкой.
— Медаль получишь, — говорит Погожев.
— Дайте воды, — прошу. — Вместо медали — воды! Ну глоток!
— Чистой нет, а такую нельзя, — говорит Погожев. — Пойми, колодец гнилой. Питьевая водица в Ангелово, где санбат. А людей нет, сам видишь: момент! — И велит Севке: — Фамилию запиши, взвод, роту, дату поставь.
Небрит командир, скулы выперли. На шинели — кирпичная пыль, известка. Кубанка без всякого форса нахлобучена.
Таня котелком звенькает.
— Поищу чистый ручеек.
Погожев на нее:
— Не сметь! Попадешь под обстрел!
Дрожит пол. Капли срываются. Пол мокрый, в лужицах, окурках.
— Лотарев на линии! — зовет телефонист.
Пригляделся, да это же Сашка Ревякин! Свой, поселковый. Хриплю:
— Эй, хрен лыковый, воды достань!
Сашка хоть и пацан, а плотник подходящий. Талант у него на дерево. Мастер!
Погожев трубку облапил:
— Одиннадцатый, одиннадцатый! Почему не докладываешь?
Задремываю, а все же интересно, спрашиваю санинструктора:
— Ты как на фронт, подруга?
— Комсомолка. По путевке райкома.
У меня даже сон пропал. Да как же?! Что у них там, в райкоме, мозги прокисли?! Девчонку да в грязь, вши, да под нос немцу! И вообще, сколько историй слышал!..
А погодя чувствую: засыпаю и улыбаюсь: дошел, не сдох.