Время на обдумывание ограничено, можно сказать, его нет, а людей интересует именно твое мнение, твое отношение. В подавляющем большинстве приходят те, кто верит тебе. Помнится, на вопрос об отрицательных свойствах народа я ответил, что вызывает тяжкое недоумение доносительство, особенно его масштабы. Ведь за огромным количеством арестов и расправ — добровольные доносы. Десятки миллионов доносов!
И еще. В Узбекистане на самосожжение в последние годы обрекли себя более трехсот женщин, в основном молодых, даже юных. Уже одного-двух фактов самосожжения достаточно для того, чтобы всколыхнуть людей, всем миром подняться на спасение женщин, обреченных на рабский труд и рабскую зависимость от начальников-баев! Но народ безмолвствует.
И мы даем сажать и убивать лучших своих людей. Мы не возвысим голос в защиту тех, кто обрекает себя на гонения и мучения ради всех. Поем их песни, читаем их книги, восхищаемся талантом, мужеством, силой характера… и молчим, отступаем от них. Пушкин замечателен в легенде, а все остальные — какие Пушкины, куда им?
Я говорил об истории России как истории преодоления рабства прежде всего в себе.
Иногда зал враждебно молчал. Иногда сидел задавленно-тихо, безмолвно. Иногда взрывался аплодисментами.
Как правило, вечера превращались в жаркий диспут, после которого уже далеко за полночь я раздумывал о мощи, недоступности общественному контролю, фактической неподсудности охранных органов. Во имя чего народ тратит силы, отдает последние копейки на их содержание?
В каждом вечере, в каждом вопросе чувствовалось незримое присутствие невидимого, но всесильного третьего. У людей были иные слова, иные мысли, но они их не договаривали, обрывая на самом важном. Каждый ощущал и сознавал: невидимый третий здесь, в зале…
Этот третий, невидимый — лишь производная величина, не прыщ на теле народа, а его органическая и по-своему здоровая часть тела, как, скажем, и сам великий вождь…
Сатанинская сила Сталина?
Ее нет. Есть народ, его врожденная способность к поклонению и подчиненности, готовность отрывать от себя десять, сорок миллионов своих жизней — и сохранять любовь, верность Ему, им. Уже одна безграничная власть вождей над жизнью каждого должна была оскорблять людей, но… В общем, совсем не случаен тост Сталина за русский народ. Сталин в полной мере осознавал — быть ему «сатанинской» силой без определенных качеств народа или не быть.
Не быть!
Именно эта покорность людей, принимающих унижения, нужду и смерть из рук вождя и восхищающихся им, делают его кем угодно: божеством, идолом, сатаной, но главное — владыкой. И за всем — отнюдь не способности вождя, а неистребимая способность, скорее даже потребность, народа быть под хозяином, не представляющего себя без хозяина, старающегося дать толкование и оправдание всему изуверству капризов и поступков хозяина — ведь Хозяин! Верить в него! Раствориться в этой вере!
Так из «сатаны», точнее, из-за «сатаны» вылезают обыкновеннейшие невежество, истовое поклонение силе, обожествление сильного (ведь не Иван Губитель, а Иван Грозный!), холопство и традиция веры, а с ними и все несчастья страны. Закономерные несчастья. Все они предопределены свойствами народа: и великими, и страшными. Вожди лишь усугубляли (или смягчали — факт практически неизвестный в нашей истории) эти свойства народа, доводя их порой до крайнего выражения, кровавого абсурда. Но они, наши вожди, были бы бессильны без поддержки народа и не поднялись бы выше шутов в представлении окружающих — шутов или официальных городских сумасшедших.
Конечно, я мог быть неточен в ответах, мог ошибиться и ошибался, но я пробивался к главному: развязать узлы страха перед незримым третьим, независимой речью разбудить в людях сознание права на свободу суждений, в том числе и права на ошибку, заблуждение. Я охотно рассказывал о спорте: записок с вопросами тут поступала тьма. Я ведь десять лет выступал за сборную страны, по праву носил титул «самого сильного человека в мире» и разбираюсь до тонкостей в тренировках, истории спорта, знаком с легендарными личностями в мировом спорте, сталкивался и с несправедливостями, равными жестокости. Но я всегда ждал, когда же исчерпаются эти вопросы. Об этом обычном свидетельствовало их повторение. И я переходил к тому, чего ждал весь вечер, ради чего жил и писал: история России, как я ее понимаю.