При гриппах или простудах боль в руках усиливается. Кажется, кто-то плющит молотком руки… Прежде я не болел, да и не знал, что это такое — боль в руках. А в эту зиму уже три раза прихварывал. Вылеживать некогда — растворяется наработанная сила. Все время надо долбить жимы, тяги, приседания — только тогда сила в мышцах и только тогда зреет новая. Чуть отпустишь, не дашь работы — и спадает. Каждый день надо школить мышцы. Где уж тут выбаливать гриппы или простуды. Самое большое — один-два дня пропуска — и в работу. Слава труду…
— Нам не так долго ждать, — говорю я жене. — Закончу спортивные книги, две уже почти собраны, и наши дела поправятся.
Мы лежим в постели. Я говорю, говорю… Это случается часто — вот такая беседа вслух. Какая, собственно, беседа? Говорю я один. Это настоящая исповедь перед ней. Говорю ей все откровенно и беру от нее силу и уверенность. Она моя, моя!..
После говорю не без смущения:
— Я опять громоздок. Помнишь, перед Осло?.. Смотри, стал еще массивнее. Разнесло.
— Пусть тебя это не волнует. Ты мне нравишься сильный. — Она льнет ко мне.
Мне очень приятно, я не шевелюсь. Моя…
И когда мы уже задремываем, шепчу совсем тихо, чтобы она не слышала: «Ничто не властно надо мной: ни боли, ни нужда, ни страх болезней и смерти. Ничто!..»
Осторожно поворачиваюсь и свободную руку кладу ей за голову…
Ее дыхание у меня на груди.
Я вернулся из Москвы после тренировки и мотания по продуктовым магазинам, когда дома уже горели свечи. Снова из-за аварии на линии отключили электричество. В таких случаях мы зажигаем свечи. Они не чадят, как керосиновые лампы, и в комнатах не застаивается запах скобяной лавки. Лишь ставим под них широкие тарелки — на всю длину свечи. Если упадет, нет риска пожара. А уже случалось, свечи запаливали бумагу, скатерть… С того и ввели этот обычай.
Мало тренировок, шоссе, топки, безденежья — еще очереди, практически за любыми продуктами, эти выматывающие силы и нервы очереди. Очереди на двадцать, тридцать, сорок минут… И каждый раз за каждым продуктом, если он еще есть, — стой заново. А ноги подламываются, мать их всех!..
В сознании все не уляжется рябь лиц, рук, слов. Крутит толпа, обдавая запахами табака, водки, косметики, пота, торопливым безразличием и выхваченным словом. Господи, это изничтожение людей самими себя…
И уже вязкие сумерки…
Когда я гнал «Фриду» домой, поля под громадами снеговых туч казались вовсе не белыми. Я въезжал в туннель ночи. Городские огни меркли за спиной.
Почти отвесно стал падать снег. В снопах света воздух шевелился хлопьями. А вскоре «Фрида» начала рыскать, зарываясь в этот снег…
Клоуна или обывателя с прокисшими мозгами из меня не слепят. За десять с лишним лет я сросся с «железом», потерял чувствительность к ударам и боли. Я научен подставлять себя. Это из правил гладиаторства. Главное — держаться на ногах. И не верить так называемой правде. Твоя вера — это важнее всего, иначе не выстоять.
Я быстро управился с делами. Больше всего берут силы коровник, топка и вода — надо натаскивать до пятнадцати ведер, а колодец не близко.
Мы завели корову, потому что заработки нулевые и литературное будущее их не сулит. А тут всегда есть, что пожевать…
Я умылся и поел. Жена и дочь сразу отправились спать. Когда нет света, девочка не засыпает. И впрямь, по углам темень, вместо потолка какая-то мгла. Дом как будто полон привидений.
От темноты, тишины, какой-то заброшенности и мертвящей усталости на душе сумрачно. Такое состояние: тащу воз в гору и молю сбросить постромки — пойти свободно, налегке, без надрыва. А кого молю — не ведаю. Ведь я безбожник. И потом мой принцип: никогда ни у кого не просить пощады. Мстит он мне, этот принцип.
Лечь бы — и не шевелиться.
Я подчистил топку, засыпал угля до утра. Уголь отменный, сам просеял накануне.
Термометр за окном показывал двенадцать градусов — я высветил его фонариком. Можно спокойно отдыхать, для топки это не мороз.
Сухо потрескивает фитиль. Старинный витой подсвечник весь в белых натеках. Веду по страницам ладонью — сухой шелест перчатки. В груди — нежность. Мои страницы, мои… Вы мой досуг, и моя радость, и мое горе…
Сегодня в работе совершенно неожиданно задумался над смыслом… повиновения. И сама по себе сложилась сцена, по-моему удачная.