— У нас шахматисты в подвале ютятся, а среди них, между прочим, один кандидат в мастера и три перворазрядника, а мы никакого внимания на них не обращаем! — заступался за княжских шахматистов Лаврик, и все знали, почему он печется именно о шахматистах: сам частенько захаживает в тот подвал, иногда даже в рабочее время.
В конце концов, Лаврику пообещали, что на следующий год обязательно подумают о шахматистах, и он сдался. Да, собственно, из–за чего шуметь?! Из–за выделения небольшой суммы на проживание в гостинице гостей и артистов, на цветы, подарки и фуршет?! Как можно без фуршета? Это уж как водится. Сам же Лаврик первым прибежит к столу. К тому же, княжский Союз писателей — это не личная организация Самохвалова, а общественная, и создается она для славы всего района, даже губернии.
Единственное, о чем Самохвалов умалчивал до поры до времени, это о желании на присвоение районной библиотеке своего имени. К этому дню всё было согласовано с губернским управлением (Немыкин наконец–то проснулся и довел это поручение до конца). Антон Тимофеевич, лично поработав со скульптором, чтобы не заводить Лаврика, на свои средства заказал в мастерской памятную доску; установка ее задумывалась как сюрприз, который раскроется в присутствии губернатора, которому месяц назад Самохвалов лично вручил приглашение, согласовав с ним дату торжественного мероприятия. Выполненная из бронзы, доска уже неделю хранилась в сейфе, и Антон Тимофеевич иногда нет–нет да открывал тяжелую дверцу и, радуясь, смотрел на рельефную надпись: «Центральная районная библиотека имени Антона Самохвалова». Выполненная в три строки, она даже в сейфе производила впечатление, прибавляя настроения и радуя душу.
Так что к началу декабря все подготовительные работы почти закончились, в том числе проведено и запротоколировано учредительное писательское собрание, юридически закреплено официальное появление в Княжске пяти писателей. Оставалось вручить членские билеты, установить памятную доску на здании библиотеки, но сделать это надо было непосредственно перед торжественным мероприятием, чтобы до поры до времени не баламутить народ. А чтобы совсем уж быть корректным и уважительным к знаменитым уроженцам княжского района, среди которых значился художник, естествоиспытатель, полководец и композитор, Самохвалов решил дать указание снять памятные доски, установленные в их честь, придать им надлежащий вид, чтобы потом его новая доска не особенно выделялась. Для этого специально пригласил Немыкина, чтобы напрямую довести свои соображения, и сказал таким тоном, что тот не посмел присесть на стул:
— Вот вы, Александр Ильич, делаете вид, что работаете, а не замечаете того, что на единственном сохранившемся в городе старинном здании XVIII века, где, как вам, думаю, известно, учились наши знаменитые земляки, памятные доски заляпаны краской и побелкой, да и воробьи не в меру их засидели! Неужели трудно содержать памятник архитектуры в надлежащем виде?!
— Мы стараемся! В прошлом году пластиковые окна поставили, в этом — асфальт новый уложили.
— А старый и не кладут. — усмехнулся Антон Тимофеевич.
— Всё исправим, всё сделаем! — поспешно обнадежил Немыкин. — Сегодня же передам ваше указание и прослежу исполнение!
Немыкин ушел, а Антон Тимофеевич подумал о нем: «Дармоед! О каждой мелочи надо лично говорить! А если не тыкать носом, не прививать любви к порядку, то и моя доска со временем будет обляпана птичьим дерьмом!» Самохвалов злился неспроста. Немыкин никогда не нравился Самохва- лову, потому что всегда раздражала в нем самая поганая черта в человеке: угодничество. Понимая, что без уважения к начальству прожить нельзя, Антон Тимофеевич твердо знал, что всему есть предел, и само начальство не уважает именно тех, кто проявляет излишнее преклонение, резонно считая, что такие подчиненные в любой момент могут предать. Поэтому и доверия к ним нет, а если его нет, то и отношение к таким прилипалам соответствующее. Была и еще причина, по которой в последнее время Самохвалов невзлюбил Немы- кина, даже терпеть не мог. Появилась эта особенная нелюбовь после того, как Лада рассталась с Игорем, а он сошелся с дочерью Немыкина, и поговаривали, что она уж на пятом или шестом месяце беременности! А если это действительно так, то не надо иметь математических способностей, чтобы высчитать и понять, что Игорь путался с немыкинской девкой в то самое время, когда встречался с Ладой! «Вот змей подколодный! — вслух произнес Антон Тимофеевич, вспомнив сейчас несостоявшегося зятя. — Погоди, демон, придет время, получишь свое!»