Машины умчались, а Шишкин даже не успел спросить у водителя, в какую больницу повезут пострадавшую, и продолжал стоять на опустевшем тротуаре, держа в охапке куртку. Невозможная обида на самого себя, на Самохвалова, на само обстоятельство, при котором он, Шишкин, остался не у дел, когда никак и ничем не мог по–настоящему помочь своей Ладе, создавала в душе уныние. Он не знал, что делать: то ли возвратиться в Княжск (на последнюю электричку он успевал), то ли где–то провести ночь и созвониться с Ладой, узнать о ее состоянии и, если понадобится, прийти на помощь. Ведь неспроста же она продиктовала номер телефона родственницы?! Он выбрал второй вариант, правда, поехал на Казанский вокзал, чтобы скоротать ночь.
В половине восьмого Шишкин все–таки осмелился вызвать Ладу и с замиранием души начал вслушиваться в гудки вызова. И телефон отозвался любимым голосом, от которого у Николая заколотилось сердце. Сразу захотелось задать множество вопросов:
— Ты в какой больнице, как чувствуешь себя?
Но Лада, вместо ответа, сама строго спросила:
— А ты где?
— В Москве, пока на вокзале, так как не знаю, где тебя искать.
— Ты так и не ездил к Вере Павловне?! Ну и зря. А нахожусь я в больнице около метро «Волжская»!
— Как себя чувствуешь? Что привезти?
— Пока жива. — через силу усмехнулась она. — У меня сломана ключица. Врач сказал, что легко отделалась, хотя шевелиться почти не могу и дышу трудновато. Скоро мама приедет, но и ты тоже приезжай. Не бойся ее. Она — не отец, к тебе хорошо относится. Только учти, что до обхода врачей никого не пускают. Так что у тебя есть время спокойно доехать. И еще: прости меня, не обижайся, что всё так получилось!
— Да ты что, Ладушка! — Шишкин чуть не прослезился. — Как я могу?! Это ты уж не ругай меня!
— Очень сильно ругаю и еще сильнее хочу увидеть. Так что приезжай, жду!
Лада продиктовала номер корпуса, этаж, номер палаты. Попросив у кого–то авторучку, Шишкин записал данные на ладони. Через час он был у метро «Волжская».
Когда остановился перед нужной палатой, то осторожно постучался, и, услышав чей–то возглас «Войдите!», приоткрыл дверь. Ладу он увидел сразу: смотрит на него из–за плеча матери, умостившейся у нее в ногах, и осторожно машет ладошкой, возвышаясь на двух подушках.
Шишкин поздоровался со всеми женщинами, находившимися в палате, поцеловал Ладу, кивнул Ольге Сергеевне, оказавшейся у дочери раньше его, присел на стул рядом с Ладой и достал из пакета розы. Чувствуя неловкость положения, Ольга Сергеевна, внимательно посмотрев на Шишкина, сказала:
— Вы поговорите, а я пока цветами займусь. Надо вазу найти.
Как только она вышла, Лада спросила, потянувшись ладошкой к его руке:
— Быстро отыскал?
— Сразу почти. Как чувствуешь–то себя?!
— Как видишь! Была цветущей девушкой, а превратилась в старушку–инвалида — пошевелиться не могу! И это, говорят, надолго. Ключица плохо срастается.
Перед Новым годом Ладу перевезли в Княжск. С Шишкиным она пока не виделась, зато подолгу разговаривала с ним по телефону. Но однажды он опять пропал, а она не знала, что ему было не до нее, когда в одну из новогодних ночей в Княжске случился пожар — сгорел последний в городе барак, и четыре семьи оказались без жилья. Всё произошло так стремительно, так неожиданно для жильцов барака, что никто из них опомниться не успел. Единственное, что всех утешало, — это то, что никто не пострадал, даже семидесятилетний одноногий инвалид, потому что всех жильцов успели предупредить о пожаре.
Среди них был и Шишкин. Он отчетливо помнил стук в дверь, потом повторный. И крики: «Пожар, пожар!» Николай сперва не поверил, но когда почувствовал запах дыма, то, едва одевшись, выскочил в коридор и только оттуда увидел освещенную огнем улицу. Оделся, судорожно собрал документы и начал выносить то, что можно было вынести: сперва выхватил одежду из шкафа, телевизор, а потом начал хватать всё, что попадало под руку. Вскоре появились какие–то люди, начали помогать, но от них на узком лестничном пролете лишь образовалась толчея. К тому же с каждой минутой огонь свирепел, подбирался к жилой половине барака.
Вскоре наступил такой момент, когда уж к бараку было не подступиться, да и подъехавшие пожарные с милиционерами начали отгонять жильцов от полыхавших стен и крыши, стрелявшей разлетавшимися кусками шифера. Жильцам ничего не оставалось, как наблюдать с ворохов спасенных пожитков за огнем, на глазах уничтожавшем жилье. Плакали ребятишки, жившие на первом этаже и теперь укутанные одеялами, сморкался старик–инвалид, а у Шишкина душа словно окаменела; в этот момент он еще не понимал, что с ним случилось, быть может, самая большая неприятность в жизни, не считая, конечно, недавней смерти матери.