Наступает ночь. В глубине леса еще виднеется зарево. хотя уже более тусклое. Небо ясное, все замерло в покое.
Из темноты выныривают люди. Бесшумно и неожиданно возникают во дворе, обвешанные оружием, в грязных мундирах, лица в черных разводах. Они вытаскивают Эву и Яна из машины. Эва упирается и получает оплеуху. Ян от удара по затылку падает ничком. Русенбергов оттесняют к дому; скованные ужасом, они стоят рядом у стены, заведя руки за голову. Пришельцы тихо переговариваются, выкидывают из «форда» поклажу, шныряют в доме, лучи карманных фонариков блуждают за окнами.
Солдат. Стало быть, летчика застрелил ты, да?
Ян. Никого я не застрелил.
Солдат. Смотри, будешь врать — тебе же хуже. Ну, ты застрелил летчика?
Ян. Когда мы подошли, он уже умирал.
Солдат. Что ж ты врешь-то все время, а?
С размаху бьет Яна по лицу. Тот падает как подкошенный, однако скоро встает на ноги. Эва что-то кричит, но ее утихомиривают.
Солдат. Здесь что, их патруль недавно побывал?
Ян. За полчаса до вас. Они нас предупредили, сказали, что вы в нескольких километрах отсюда. На двух «джипах» явились, человек двенадцать-четырнадцать. Потом уехали, вниз, к морю. Правда, Эва? Они сказали, чтоб мы поскорей сматывали удочки.
В нескольких шагах от стены, целясь из автомата Яну в живот, второй солдат раскуривает короткий сигарный окурок. Огонек спички высвечивает черные разводы на лице.
Солдат. На чьей же ты стороне?
Ян. На чьей стороне? Ни на чьей. Мы музыканты.
Солдат. Бывшие музыканты. Теперь оркестров нет. А как насчет тебя?
Эва. Ни я, ни муж политикой не занимаемся. Мы не состоим ни в какой партии.
Секунду-другую солдат пристально смотрит на них. Потом обращается в темноту, вполголоса с кем-то разговаривает. Старенький «форд» пятится по двору, скрежеща и содрогаясь от немилосердных рывков. Свет фар бьет в глаза Яну и Эве. Кто-то из солдат притаскивает микрофон. Еще кто-то устанавливает кинокамеру. Третий солдат — с микрофоном на шее, без каски — выходит в круг света. Он разрешает Яну и Эве опустить руки, угощает их сигаретами. Включается кинокамера, урчит мотор автомобиля.
В слепящем свете фар интервьюер напоминает темный картонный силуэт.
Интервьюер. Мы готовим программу для нашего телевидения. Хотим показать зрителям, кого освобождаем. Массу таких, как вы, проинтервьюировали. Ну, начнем. Первое слово — за дамой. Весстер, ты навел камеру? Как ваше имя?
Эва. Эва Русенберг.
Интервьюер. Расскажите немного о себе.
Эва. Мне двадцать восемь лет. Я — первая скрипка в оркестре Филаромонического общества. Семь лет замужем. Детей у нас нет. Когда оркестр распустили, мы приехали сюда, в эту усадьбу, которая досталась мне от деда по матери.
Интервьюер. Каковы ваши политические взгляды?
Эва. Я никогда не интересовалась политикой. То, что происходит сейчас, просто уму непостижимо. Да и приемник у нас сломан.
Интервьюер. Стало быть, вам безразлично, в каких условиях вы живете — в условиях демократии или в условиях диктатуры?
Эва. Война идет уже так долго, люди забыли смысл этих слов.
Интервьюер. Демократия — это значит жить под собственную ответственность, фру Русенберг. Демократия — это вера в человека и его величие. Весстер, а теперь мы снимем господина Русенберга. Ясно? Как ваше имя?
Ян. Я плохо себя чувствую. Может, не надо меня снимать? У меня больное сердце. Позвольте, жена принесет лекарство. Мне очень, очень плохо.
Взгляд его мечется среди резкого света, он проводит ладонью по лицу, падает, лежит, уткнувшись в землю, неловко подвернув под себя руки.
Эва склоняется над мужем, солдат хватает его за плечи и встряхивает. Из темноты слышен голос: «Притворяется, сволочь!»
Интервьюер. Нет, он в обмороке. (Оператору.) Ты успел отснять? Так, значит, не успел. Впрочем, может, оно и к лучшему. Убери свет.
Кромешная тьма. Из лесу долетает короткий треск пулеметной очереди. Двор внезапно наполняется суетой. Приглушенные оклики, беготня. Вспыхивает и тотчас гаснет карманный фонарик. Снова — пулеметные очереди. Солдаты исчезают за каменной оградой в прибрежных дюнах. Еще несколько минут трещат выстрелы, затем все смолкает.
Ян приподнимается, садится. Эва бродит в темноте, наконец отыскивает лекарство. Он с трудом глотает капсулу.
Ян. Я так испугался. А ты нет?
Эва (устало). Ты встать можешь? Попробуй, а?
Опираясь на нее, Ян ковыляет в дом. Эва зажигает огарок свечи, и они с Яном, прижавшись друг к другу, идут на второй этаж. Разуваются, прямо на пол сбрасывают одежду, ложатся в постель, под одеяло.
Она нежно гладит его по щеке, он прижимается к ней лицом, притягивает ее ближе к себе — становится тепло.
Эва. Я все время думала: как хорошо, что у нас нет детей.
Ян. Наступит мир, тогда и заведем ребятишек.
Эва. Нет, не заведем, никогда не заведем.
Она прижимается к нему, и он чувствует, что щека у нее мокрая.
Миг покоя и тишины — они крепко обнимают друг друга. Для них это первый день войны.
На рассвете их будит тяжелый, с каждой минутой нарастающий гул, дом ходуном ходит, стекла дребезжат. Собака — она спала возле кровати — испуганно подвывает. Ян и Эва выскакивают во двор. В серой утренней мгле над лесом полыхает яркое зарево. Земля беспрестанно дрожит от разрывов. С моря слышен какой-то невнятный вопль, перемежающийся глухими ударами. Людей не видно. Они одиноки, и весь мир гибнет.
Они собирают свои пожитки, укладывают в «форд», бестолково переговариваясь и на ходу что-то планируя. «Куда податься, в каком направлении?» — «Может, вообще не уезжать, схорониться в лесу, и порядок?» — «Что же делать, как быть? Давай попробуем двинуть к морю». — «Может, прихватим с собой кур? Еда все ж таки». — «А кто их зарежет? Только не я». «И не я». — «Перестреляю их, и дело с концом». — «Где это ты слыхал, чтобы кур стреляли?» — «Не рубить же им головы, черт побери! При одной мысли об этом сердце щемит».
Ян прицеливается из ружья, стреляет. Кудахтанье, хлопанье крыльев, туча перьев и пуха. «Кажется, не попал… да куда же ее черт занес?.. А-а, вон она, на ограде сидит. Нет, я кур не стреляю. Пускай живут, сколько смогут. И до яиц всегда охотники найдутся наверняка».
Машина разворачивается, шурша по гравию, и направляется к побережью.
На повороте дороги — танк, жерло орудия глядит в сторону моря. У опушки расположился какой-то бородач с рацией, в изумлении смотрит на старый автомобиль, который тормозит, едва не врезавшись в танк.
Из бронебашни высовывается человек. В одной руке у него бутерброд, в другой — картонная кружка с кофе. Ян кивает в знак приветствия, дает задний ход и пытается развернуться, но попадает в канаву. Канава неглубокая, однако громоздкая машина застревает. Подходит солдат с рацией, спрашивает, не нужна ли помощь. Любитель кофе кричит что-то в люк.
Эва вылезает из машины, все здороваются. Скоро вокруг застрявшего «форда» уже стоят пятеро озабоченных мужчин. Коротко обсудив, как сподручнее взяться за дело, цепляют трос. Железное чудище трогается с места, проползает несколько метров — и «форд» благополучно вытащен из канавы.
Поблагодарив на прощание, Эва и Ян едут обратно, той же дорогой. Взошло солнце, оно ярко освещает красную черепичную крышу дома. В страшном гуле, которым полон воздух, все выглядит жалким и непрочным. На часах четыре утра. Если поднести часы к уху, слышно, как они тикают.