– О, в мои восемьдесят восемь я делаю всё по дому сама, – бравировала мадам Сабль. – И машину вожу сама, – показывала она на серенькую десятилетнюю Renault, – и в супермарше, и в прачечную сама… А дождь сегодня будет нешуточный!
И она говорила о дожде, и о петуниях, и об огороде.
Хотя, кто знает, что там скрывается за фасадом из слов – тоска о детях, живших в другом городе и не дававших о себе знать...
Своего первого мадам Сабль родила в девятнадцать лет. Я горжусь ей во внучки, но старуха разговаривает со мной на равных, рассказывает о супе, в котором должно быть очень много разных французских трав, и который очень вкусен с пареной репой, свёклой и сливками.
Я соглашаюсь, и мадам Сабль очень удивляется, что в России тоже готовят такой суп.
Ей очень хочется спросить, почему я здесь одна (без мужчины), но она не решается из вежливости.
Я делаю вид, что не понимаю намеков, когда мадам упомянула о своем муже, умершем в прошлом году.
– Он, кстати, был младше меня на год, а я его пережила. Так что я теперь самая старая жительница Бурпёля.
Бурпёль – город в центре Франции. Жителей чуть более двух тысяч. Довольно мало. Не думаю, что все они близко знакомы, но на День Парижской Коммуны встречаются все, от мала до велика, на фейерверке в честь Республики.
Мадам Сабль стара, и все её сверстники уже умерли, или впали в маразм, или болеют... И она общается с женщинами любого возраста, которые ей нравится... и которым нравится она.
Мадам узнает городские новости первой (дружит с мэром) и играет в лото по воскресеньям у месья Бушара и, также, как и все, мечтает сорвать джек-пот.
– А в России играют в лото? – спрашивает она меня, и удивляется (я вижу по глазам), что играют.
2
Сегодня в два часа дождь не пошёл, как обычно. Но по всему видно, что пойдёт обязательно. Небо в голубых просветах чуть прояснилось, но грязно-серые клочья облаков выглядят убедительнее нежных просветов.
Я стою у окна на кухне мадам Сабль.
В реке плещутся лещи. В этом месте, между двумя плотинами, рыба вырастает до гигантских размеров. То и дело, ночью огромные сомы плещут хвостами в реке перед домом. Бух! Громадный камень бросили в реку! Не камень, а хвост двухметрового сома ударил по воде! Бух! И гигант ушёл на глубину…
Я всегда боялась глубины. Не потому, что не умела плавать. Мне казалось, что все людские горести и беды спрятаны не в ящике Пандоры, а в глубинных недрах воды, чёрной трансцендентной массы, в которую превращается вода на большой глубине. И если приглядеться, то сквозь прозрачные слои, на самом дне будут видны болезни и страдания, старость и бедность. И если взбаламутить воду, то какой бы чистой она не была, со дна поднимется вся эта муть.
Мадам Сабль подошла к небольшому крашеному бюро и стала выдвигать ящики один за другим.
– Давно пора сжечь весь этот хлам, – ворчала старушка.
Она что-то искала, но вскоре бросила это занятие и повернулась к плите, на которой закипал кофе.
Я оглядела кухню. Всё здесь чем-то напоминало старую бакалейную лавку. Несколько шкафов и старинный резной буфет до потолка, заставленные кухонной утварью, баночками и бутылками с блестящими крышками – мебель, крашенная коричневой краской, блестит, как новая.
Ловко подхватив большой кофейник за костяную ручку, старушка поставила его на начищенный до блеска серебряный поднос вместе с домашним печеньем, сливками, сахарницей и понесла к столу. По пятам за хозяйкой следовал, нежно мяукая, пушистый, как одуванчик, белый кот.
– Я точно помню, что сюда это положила! – мадам Сабль вернулась к бюро. – Ах, вот же она! – глаза её радостно засияли.
Старушка протянула мне старую, чёрно-белую фотографию:
– Здесь мне восемнадцать лет. Правда, миленькая?
Хрупкая девушка смотрела на меня с фотографии глазами прозрачными и беззащитными. Я с удивлением заметила, что за семьдесят лет мадам Сабль мало изменилась. По-прежнему так же хрупка, и глаза такие же прозрачные и беззащитные. Разве только русые кудри поседели и ростом меньше стала, и смотрит на меня снизу вверх, как ребёнок.
Хрупкие старики и старухи всегда вызывают во мне сочувствие.
Мадам Сабль разлила кофе из кофейника по чашкам лиможского фарфора:
– Помню в пятьдесят пятом, ровно шестьдесят три года назад, дождь шёл больше месяца, не переставая. Ну, да… с Апостола Петра до середины сентября. Я только вышла замуж за моего Пьера и переехала в Бурпёль уже беременная вторым сыном Клод Пьером. Плотины тогда ещё не было, и река так раздалась, что вода затопила нижнюю дорогу. Ещё бы полметра, и река перелилась через верхнюю дорогу и затопила наши дома. Никогда мне не было так страшно. Но, как известно, у судьбы две стороны. После того наводнения выше по течению через несколько лет построили гидроэлектростанцию. Воду с плотины сбрасывали лишь дважды, в восемьдесят четвертом году и в две тысячи третьем. Так что, даст Бог, обойдётся и в этот раз, – мадам Сабль перекрестилась.