– Советую вам, дорогая Анна, держать наготове дождевик и рюкзак с вещами, а иначе натерпитесь, как я тогда, ночью, почти голая, в плаще поверх ночной сорочки. Отелей в нашем городке не много, «Золотой лев», да «Виадук», и они маленькие, как вы знаете. Место у нас не туристическое. Так что советую забронировать номер. Хотя, что толку, всё равно в отеле набьются все соседи с нижней дороги, а это человек двести.
По дороге в сторону виадука проехал жёлтый «каблучок» почтальона. Он подхватил колесами газету и пронёс её на несколько метров правее, к подножью старой лестницы. Рядом, за пышным кустом бузины, из камня и бетона поднималась спиралью новая, удобная и надежная лестница с периллами по обеим сторонам.
Впервые я поднялась на виадук именно по старой лестнице. «Чёртова» – так прозвали её в городе. Новую, за кустом бузины, я заметила уже потом, поднявшись метров на десять вверх.
Поначалу я даже испытала удовольствие от подъёма. Широкие деревянные ступени удобно ложились под ноги. Но вскоре они сбились со счёта, следуя вверх неровными шпалами, положенными на разной высоте. Мне приходилось высоко задирать колени, подтягиваясь, почти касаясь животом земли.
Где-то посередине пути я оглянулась и посмотрела вниз. Лучше бы я этого не делала. Подъём оказался очень крутым. Я и не представляла, как можно теперь спуститься, не сломав шею.
«Не паникуй!» – приказала я сама себе, а сердце прыгает в груди.
Деревянные ступеньки становились всё хуже. Побитые термитами и временем, они шатались под ногами, рассыпáлись трухлявыми поленьями, и наконец, пропали. Метров за десять до конца подъёма, ступени исчезли совсем. От лестницы остались лишь углубления в гладкой и скользкой, как лёд земле. Оглянувшись ещё раз вниз, я поняла, что никогда не спущусь. Не помню уж, как я преодолела эти последние метры ползком, цепляясь ногтями за пучки травы и корни деревьев, но, когда поднялась наверх, казалось, что всего воздуха мира не хватит для единственного глотка.
Парочка туристов, пришедшая на виадук полюбоваться видом реки, с удивлением смотрела на моё чумазое лицо и испачканные землёй платье и ноги. Молодые люди поспешили удалиться. Я слышала, как они торопливо спускались по новой лестнице, находившийся всего в нескольких метрах от старой.
Я с сочувствием взглянула на старую женщину. Представила, какой ужас испытала мадам Сабль, поднимаясь на виадук под проливным дождём ночью по гнилой лестнице… Воет сирена над городом, нижняя дорога уже залита водой, и люди в панике бегут к единственному спасительному подъему… Вот-вот хлынет река с двадцатиметровой плотины, поднявшись за минуту до уровня домов… Это произошло четырнадцать лет назад, когда мадам Сабль уже была старушкой семидесяти четырех лет.
– Спасибо за совет, мадам Сабль, но давайте оставаться оптимистами и не будем расстраиваться раньше времени!
«Спасение утопающих – дело рук самих утопающих», – некстати вспомнилось из Ильфа и Петрова.
Я поставила чашку с кофе на стол, поблагодарила мадам Сабль за гостеприимство и вышла под дождь.
У мадам Сабль самый большой участок земли в городе. Только сад раскинулся от реки и дальше, до поворота на Пуатье. Гектаров пять, не меньше. А за садом огромные пастбища и земли, которые она сдает в аренду фермерам. Мадам Сабль говорила, что землú у неё – девать некуда, и не только тут, в Бурпёле, а ещё дальше, в Муссаке. Да ещё дом рядом с рекой в Ангулеме (там живет сын с семьей) и старая мельница в Монтмореоне.
– Я богатая старуха, – говорит она о себе.
Всё самое интересное в городе происходит в доме мадам Сабль. Кажется, и птицы в её саду поют звонче и громче, и первыми после дождя именно к её дому возвращаются бабочки, стремительные стрекозы, мухи, жуки. На косогоре над черепичной крышей вся земля прорыта норками белых кроликов. Саранча трещит на скошенной поляне, жук-олень гудит, добираясь до гнезда под черепицей, олени по брюхо укрывшись в посевах, пасутся на поле за садом, и прокладывают нескончаемые тропинки муравьи, чёрные и красные.
Мадам Сабль вышла на мощеную дорожку следом за мной. Она осторожно переступила через муравьиную тропу, пересекающую дорожку и ведущую к большому муравейнику у старой яблони. Кажется, её совсем не беспокоит такое соседство. Она не избавляется от муравьёв, не поливает муравейник кипятком, не разбрызгивает отраву вокруг дома.
Мадам Сабль смотрит в небо и манит кого-то худой, прозрачной рукой.
– Голуби, – объясняет она, – совсем ручные.
Дождь всё шёл. Мелкий, скучный, заливал всходы на полях. Влажная дымка висела над лесом. На пастбищах стояли овцы, совершенно обалдевшие от сочной, как салатные листья травы, а поодаль паслись коровы, промокшие, почерневшие, располневшие на разливных лугах.