Переливаясь через широкие ладони гранитных валунов, в тёмных скалах, поросших зарослями колючей акации, грецкого ореха и молодыми дубками, питаемая многочисленными родниками и ручьями, стремительно неслась река Вьена. Ближе к Луаре, в которую она впадала, река вырывалась из каменного ложа на плоскую, как блин равнину и несла зелёные воды спокойно и широко. В Бурпёле бурливую Вьену усмирили две плотины, и река разлилась широким морем, зажатая между ними.
Все четыре этажа дома смотрели на реку. Три верхних были сложены из кирпича: с балконами, эркерами, окнами в каменном обрамлении. Последний, четвертый – самый высокий, с пятиметровыми потолками. Судя по огромным окнам, через которые летнее солнце за день проходило насквозь, там когда-то была оранжерея.
На первом этаже потолки тоже очень высокие, до четырёх метров. К парадной двери вела лестница, завивающаяся спиралью с двух сторон, обрамлённая перилами с чугунными завитушками. Два боковых входа утопали в зарослях белого шиповника, ронявшего широкие лепестки на розовый гравий. Шиповник так разросся, что верхние ветви уже хватались за чугунные украшения балкона четвертого этажа и норовили зацепиться за крышу.
Дом доминировал над другими домами, хотя стоял у самой реки, гораздо ниже других строений. Соседи смотрели на мой дом сверху вниз, но за высокой террасой сада, вряд ли им была видна хотя бы крыша. Мне казалось, что если дом, вопреки законам природы, сдвинется с места, то остальные дома обязательно посторонятся и уступят ему место.
Бывают такие дома, память о которых заходит в сердце и остаётся в нём навсегда. Так вот, это был именно такой дом. Я знала, что он будет мне сниться, и я всегда буду возвращаться в его стены, родные и тёплые. Мне уже казалось, что дом снился мне раньше, и не раз, просто я не узнавала его среди других домов в чужих, незнакомых странах. А теперь обязательно узнаю, где бы он не стоял – в полях, в стриженной стерне ржи, или в горах, под снежной вершиной. Хотя, именно здесь, в Пуату, ему самое место. Дому сто семьдесят лет.
– Наполеон труа, – пробормотала я, увидев шато впервые три дня назад, подавленная мощью особняка.
Местность в этой части Пуату не похожа ни на одну другую, в которой мне случалось бывать раньше. Казалось, ни время, ни люди не имеют здесь своего влияния. В центре Франции, обжитой и цивилизованной, кое-где всё ещё чувствуется сила природы, изжитая в современных городах.
Ряды жилых домов шестнадцатого века поднимаются от реки на холм, к лугу, где пасутся ослы. Ослы спариваются и оглашают окрестности громким рёвом. На противоположном берегу вросла в землю церковь VIII века. Церковь действующая, сложена из серого гранита, по-католически очень высокая, широкая и в основании, и в плечах. В голове – колокольная башня с каменным крестом. Старый гранитный мост времён Великой Французской революции перекинулся дугой с берега на берег и собрал вокруг себя и реку, и церковь, и дома по обеим берегам, и ослов, и ряды гнутых электрических фонарей.
Фонари гасят в полночь. В городе после полуночи работают только светофоры. Они мигают, как маяки в безбрежном море чёрной, кромешной темноты, переключаясь поминутно с красного на зеленый, с зелёного на красный…
Над рекой возвышаются стены средневекового форта. На небольшом острове, соединённом с землёй каменным мостом, стоит водяная мельница. Здания мельницы уже нет, но остался дом мельника под черепичной крышей, сложенный из глыб гранита. Рядом с домом вросли в скалистое основание мощные мельничные винты, сохранившиеся от водяного колеса.
Гигантские платаны в парке в центре города предоставлены сами себе. Под ними жёлтый гравий, чистый, сочный цветом, растоптанный за многие годы в пыль прихожанами церкви, свадебными и похоронными процессиями. Напротив – здание мэрии, построенное при Робеспьере. На площади тихо и жарко. Иногда с реки веет ветерок, и флаги Французской Республики у мэрии лениво шевелятся на флагштоках, и широкие листья платанов машут широкими ладонями. Рядом с церковью стоит памятник погибшим горожанам в I и II Мировых войнах. Простой обелиск из неотшлифованного серого гранита, метра четыре в высоту, на котором высечены имена погибших.
Нетронутые дубравы по берегам реки скрывают множество ручейков, бегущих к реке. Люди с белой кожей, светловолосые и чернявые, голубоглазые и кареглазые, улыбаются и здороваются при встрече.
Время здесь, кажется, правда, остановилось.
Неужели неведомым образом я пересекла временную черту и перенеслась на полтора столетия назад…
Надо сказать, чувства, которые испытываешь, находясь в доме, которому всего-то сто семьдесят лет, по силе ощущений не уступают посещению столичного музея искусств, например. С той разницей, что в комнатах нет смотрительниц пенсионного возраста и все экспонаты можно трогать руками.