— Ну, все, — сказал Лузгин, вздымая руки и вслед за руками поднимаясь со стула, — все, я ушел. А вы тут без меня.
Однако с места он не двинулся, ожидая разрешающего знака любой из сторон, а лучше бы двух сразу, так надежнее, и майор Сорокин действительно поманил его пальцем, но в это время заверещал мобильный телефон в кармане у Махита, и тот обыкновенным образом, словно вычеркнув из сцены автоматчиков Сорокина, полез в карман и долго там возился, выуживая трубку.
— Да, — сказал Махит. — Вар?.. Эгильдэ!.. Стеклоблоки вар? Эгильдэ!.. Курюк стеклоблоки вар?.. А?.. Шактым оргстекло эгильдэ!..
Каждый звук деловой тарабарщины Махита отпечатывался в обалдевших мозгах Лузгина, особенно этот изящный рефрен «эгильдэ», где последняя ударная гласная в устах Махита звучала почти что с французским прононсом. Вначале Лузгин уронил руки — упали самопроизвольно — потом и вовсе уселся. Махит ему одобрительно кивнул и длинным пальцем левой кисти поводил перед собой туда-сюда. Бандиты разом убрали свои пистолеты, Сорокин повернулся и скрылся за портьерами, командированные запихали оружие в портфели и тоже направились к выходу, притом один из них немного задержался и допил из фужера минеральную воду.
Махит закончил телефонный разговор явным ругательством таким, где интонация с лихвою замещает перевод.
— Вот козлы, — сказал он Лузгину. — Владимир, ты все понял. Я на тебя надеюсь. Всем лучше будет. Нет, ты сиди, добавил он, поднявшись, — сейчас к тебе друг подойдет, так надо. Ты с ним поговори и покорми его. Хороший друг, ты обрадуешься.
Возле портьеры Махит вдруг поднял руки и зайчиком попрыгал на носочках, не оборачиваясь: знал, скотина, что Лузгин смотрит ему вслед.
Лузгин послушал было, не начнется ли в холле стрельба его потом замучают допросами, все видели, что он сидел с Махитом, вон тот официант, стоит таким болваном возле кухонных дверей, что хочется прищелкнуть пальцами и крикнуть ему: «Че-е-ек!». И приползет на четвереньках, он же видел, с кем я сидел. Вот именно… А где он был, когда тут все друг в друга целились? Лузгин припомнил диспозицию неслучившейся перестрелки, и места в ней официанту не нашлось. Потом, когда-нибудь, про это напишу, решил Лузгин, надобно только подробнее разобраться в ощущениях — было так быстро, а сколько всего в голове пронеслось.
Когда Махит позвонил ему утром, он не был особо удивлен, как не был удивлен и появлением Сорокина (а вот с командированными обманулся, в жизни бы на них не подумал: так выглядели натурально, до мелочей знакомый тип вечных сидельцев по приемным), однако же сейчас он ожидал увидеть кого угодно, только не Славку Дякина. Такой же маленький и сильно похудевший — и где райкомовский животик, еще приметный в Казанлыке? — но с той же прядью через лысину, Дякин шел по ресторану и улыбался Лузгину.
— С ума сойти, — сказал Лузгин. — Вот это да!
Они обнялись вперекрест, и теперь уже руками Лузгин почувствовал, как исхудал казанлыкский староста.
— Ты что здесь делаешь? — спросил Лузгин, усаживая Славку на место Махита. — Как там дела? Как родители? Где Соломатин? Живы мужики?..
Дякин с непонятно виноватым видом стал рассказывать, что с родителями все в порядке, но дом сожгли, кто-то бросил бутылку, хорошо еще днем, старики успели выскочить, а ночью бы сгорели, такое дело, теперь живут у родственников, тесно, ну и бог с ним, весной попробуем отстроиться, хотя такой уже, конечно, не поставить. Лузгин вспомнил дякинский дом — красивый, под железной крышей, во стольких переделках с танковой стрельбой чудесно уцелевший, и как он спал в чулане, напившись самогона; вспомнил лейтенанта Воропаева и армейского водилу Сашу, которого убил ножом украинский наемник Мыкола, и командира местных партизан Соломатина, бой с вертолетом на шоссе… Ооновцы явились через сутки, сказал Дякин, трясли всю деревню, искали спрятавшихся партизан, а на обратной дороге, в лесу, их эти партизаны почти что всех и положили. Потом летала авиация и долго бомбила лес; деревенские хотели пойти и, если что осталось, схоронить, но снег уже лег больно глубокий, решили до весны… Ооновцев с тех пор в деревне не было, блокпост русской армии на въезде тоже сняли, теперь он дальше, у Казанки, а их всех бросили. Да, вроде бы, и хорошо оно, спокойнее, но тут пришел Гарибов.
— Ты что! — сказал Лузгин. — Он же зимой не ходит…
— Да вот пришел, — сказал Дякин. — С деревни деньги требует. Компенсацию.
— Какую компенсацию? За что?
— Да вроде как за все…
— И много?
— Миллион.
— Чего?
— Зеленых. Ну, то есть синих нынче.
— Он что, сдурел? — спросил Лузгин. — Откуда у людей такие бабки?..
— А ему по фигу… Сказал, что, если денег не соберем, всех русских в амбаре сожжет. Заложников взял, по человеку со двора, в амбаре запер. Разрешает, правда, еду приносить, «буржуйку» разрешил, а то б померзли все…
— И ты сидел? — спросил Лузгин.
— А то не видать, — печально усмехнулся Дякин.
— Но отпустили?
— Не совсем… Я, видишь ли, Володя, — Дякин помедлил, — к тебе приехал.
— Ну и отлично, Славка! Официант!
— Ты погоди, — сказал Дякин, поморщившись. — Ты не понял, наверное… Я за деньгами приехал.
— Ко мне?
— Ну, не совсем к тебе, конечно… Но у тебя же тесть… Мне так сказали…
— Тесть? А при чем здесь тесть?
— Он же богатый.
— Ну ни хрена себе, — сказал Лузгин. — Ты, Славка, думаешь, что говоришь? А что же Соломатин? Ему докладывали? Пришел бы, выбил на хер да погнал…
— Убили Соломатина. Сказали, что в лесу под бомбами погиб. Так что некому, Володя, уже некому.
— Вот черт, — сказал Лузгин. — Но и ты, однако, придумал тоже.
— Это не я придумал, Володя. Я же не знал про тебя, ты не говорил.
— Ну да, — вздохнул Лузгин, — тебе сказали, вот ты и приехал.
— А мне куда? — с внезапной злостью выговорил Дякин.
— А мне куда ехать-то, Володя? Скажи — куда, и я поеду, хоть сейчас.
— Ну, ладно тебе, ладно… Официант! — еще раз громко позвал Лузгин. — Что будешь есть? — Он двинул по столу меню. — Смотри, я закажу. Не хочешь? Почему? Ты не выпендривайся, тебе надо поесть, смотреть страшно… Впрочем… слушай, а поехали ко мне? Ну, к тестю на квартиру, я там живу, у меня комната. Поедим нормально, покумекаем… Отличная идея!
— Мне нельзя, — сказал Дякин. — Меня не пустят.
— Кто не пустит? — спросил Лузгин, хотя и спрашивать было не надо. — А где живешь?
— У них и живу.
— У Махита?
— Да ты что, Махит — начальник… На хате, а где — я же город не знаю… С вокзала привезли, два дня уже. Потом сюда вот… — Дякин снизил голос до шепота. — Хата трехкомнатная, а их там куча, и все время разные, и «гыр-гыр-гыр» с утра до вечера. Меня, правда, в отдельной комнате держат. Вот так вот… Ты извини, Володя, я бы сам — никогда, ты же знаешь.
— Да ладно, понял я, — сказал Лузгин. — Эй! — крикнул он нарисовавшемуся у дверей официанту. — Где тебя носит? Мне еще чаю, а ему мяса хорошего, много и быстро, ты понял? А ты заткнись. Водки хочешь, не хочешь? Ну и зря, я бы на твоем месте сейчас врезал от души. Мне-то нельзя, я в завязе…
Только этого мне не хватало, подумал он. Пропавшая девка, нефть и деньги Ломакина, история со стариком, а теперь еще и непомерный казанлыкский выкуп. Хорошо же ты спрятался, Вова, сбежав сюда от всех на свете, как тебе представлялось, забот и проблем столь удачно и вовремя. Присовокупим к перечисленному розыскной ооновский запрос — и получится великолепная картина, живи и радуйся, а ведь лет тебе уже не двадцать и не тридцать, чтобы соваться в разные авантюры, а близко-близко к пенсии, которую, правда, недавно опять отодвинули, так что едва ли успеешь осчастливиться, особенно с твоим восхитительным умением соваться. Но хорошо, что нельзя к старику — предложил, не подумав, расчувствовался, вот и вышла бы совершенно дурацкая сцена: бух на колени и «Дай миллион!». А ест-то быстро и старательно, но какая же сволочь Махит, мог бы и сам сказать, он же наверняка во всем этом завязан, и по уши, так нет же — подставляет Славку. Но если я договорюсь с Земновым, тогда Махит в ответ может переговорить с Гарибовым, баш на баш и получится. Махиту «лимон» отстегнуть — только плюнуть, прямо в холле вот сейчас ему и предложу, чего тянуть резину. А Земнову расскажу про людей в амбаре — это подействует, не может не подействовать. А может быть, Сорокин уже взял Махита потихонечку, вдруг у майора в холле целый взвод, бандюки и сдались, кому охота зазря помирать, и тогда ультиматум Гарибову: не отпустишь людей, не уберешься восвояси — кончим твоего Махита, да только нужен ли Гарибову Махит, и стоит ли он миллиона, и какой здесь у майора интерес?… Как все перепутано, однако… Господи, было же время, когда не было ни денег, ни этой проклятой свободы, а были субботники и профсоюзные собрания, и водка по талонам, и карьерист-начальник с партбилетом, и очередные решения — в жизнь, мебель из досок, со стройки уворованных, машину не купить ни в жисть, даешь сибирский миллиард, одна программа в телевизоре, а стало две — какое счастье, вой радиоглушилок, сношающий тебя за Оруэлла в слепой копии куратор кэгэбэ, седьмое обязательное ноября с холодным ветром и холодной водкой в подворотне, покуда колонна стоит, в кино рабочие бесстрашно отвергают премию, в другом кино красиво утопает молодой десантник, и вся страна в слезах, самогон из слипшихся «подушечек», восторг перемены «хрущевки» на «брежневку», в магазине на сыре написано «сыр», потому что других сортов нет, путевка в Варну как прорыв на Запад, на партсобрании по заявлению жены публично раздевают мужа и ту, с которой он, бодрая скука газет и вообще скука смертная, если вспомнить отчетливо. Однако ж ничего такого, что нынче рухнуло на Лузгина, в то время невозможно было и представить. И приведи судьба возможность поменяться, он бы сейчас — как там, на фронте, говорят — махнул не глядя, тем более что он на фронте был, а вот майор Сорокин не был, и это хорошо, а то открыл бы здесь стрельбу, как сумасшедший Валька, и не было бы ничего, даже этих жалких мыслей поменяться, снова проснуться в своей двухкомнатной «панельке», надеть модные польские джинсы, в автобусе битком поехать на работу, увидеть всех, стрельнуть троячок у бухгалтерши, после съемок завалиться с пузырем на преферанс к Шпилю и обыграть его по полкопейки, сбегать на угол к таксистам за добавкой, прийти домой под утро и долго объясняться, дыша в сторону, словно это обманет жену, — нет, ее не обманешь, учует, как не обманешь и себя, все это лишь тоска по невозвратному, и как тут вывернуться, думай лучше и не красуйся перед Славкой, не гордись, что завязал — сорвалось с языка, хвастун не удержался, ведь согласись Славка Дякин на водку, ты бы с ним тоже намахнул, и неизвестно, чем бы это кончилось в итоге… Да напились бы и послали всех!